"Андре Бретон. Надя " - читать интересную книгу автора

мне, не без некоторой нарочитости, о своих денежных затруднениях, но это,
как кажется, скорее, в духе извинений, чтобы объяснить крайнюю бедность
своего костюма. Мы останавливаемся на террасе кафе у Северного вокзала. Я
разглядываю ее получше. Отчего в ее глазах происходит нечто столь
исключительное? Что отража-

Мы в 1926 году (1962).

209

ется в них с темной тоской и одновременно светится от гордости? Еще
одну загадку задает начало исповеди, которую она совершает, не требуя от
меня ответного шага, абсолютно доверяя мне, что могло бы (или не могло?)
быть неуместным. В Лилле, ее родном городе й", откуда она уехала лишь два
или три года назад, она познакомилась со студентом, которого, быть может,
любила и который любил ее. В один прекрасный день она решила покинуть его, в
тот момент, когда он этого меньше всего мог ожидать, и все это "из страха
его стеснить". Тогда-то она и оказалась в Париже. Она писала ему с
различными интервалами, никогда не давая своего адреса. Однако
приблизительно через год она случайно встретила его: оба были чрезвычайно
удивлены. Взяв ее за руки, он не мог сдержаться, чтобы не сказать, что она,
на его взгляд, изменилась, и, уставившись на ее руки, он поразился их
ухоженности (теперь это вовсе не так). Тогда она, в свою очередь, машинально
посмотрела на его кисти, сжимавшие ее руки, и не смогла подавить крик,
заметив, что два последних пальца на них неразрывно связаны. "Ты поранился!"
Молодой человек вынужден был показать другую руку, на которой обнаружился
точно такой же дефект. Она долго с волнением расспрашивает меня по этому
поводу: "Возможно ли такое? Столько прожить с человеком, иметь все
возможности его осматривать, выискивать мельчайшие физические или иные
особенности и в конечном счете знать так мало, что даже не заметить этого!
Вы верите... вы верите, что любовь способна на подобные вещи? А он был
ужасно рассержен, что же поделаешь, мне оставалось потом только умолкнуть,
эти руки... Он что-то сказал тогда, я никак не могу понять, там было одно
слово, я его не понимаю, он сказал: "Чудачка! Я вернусь в Эльзас-Лотарингию.
Только там женщины умеют любить". Почему: "чудачка"? Вы не знаете?" Я,
естественно, среагировал довольно живо: "Это не важно. Но обобщения насчет
Эльзаса-Лотарингии я нахожу просто вопиющими - мне очевидно, что тот тип был
совершенным идиотом и т. д. Итак, он ушел, и вы его больше не видели? Тем
лучше". Она называет мне свое имя - имя, которое она себе выбрала сама:
"Надя, потому что по-русски это начало слова "надежда" и потому что это
только начало". Только теперь она позаботилась спросить у меня, кто я такой
(в очень узком смысле этого слова). Я отвечаю. Потом она снова возвращается
к своему прошлому, рассказывает об отце, матери. При воспоминании о первом
она особенно умиляется: "Слабый человек! Если бы вы знали, каким слабым он
всегда

210

был, В молодости, представьте себе, он почти ни в чем не знал отказа" У
его родителей было все как надо. Автомобилей в то время еще не существовало,