"Андре Бретон. Надя " - читать интересную книгу автора

Заинтересовал меня этот сон как симптом последствий, которые эти
воспоминания, стоит только отдаться им со страстью, могут оказывать на ход
мысли. Прежде всего примечательно, что сон, о котором идет речь, обнаруживал
лишь тягостную, отвратительную, даже ужасную сторону размышлений, которым я
предавался, и заботливо утаивал все то, что в подобных размышлениях было мне
баснословно дорого, наподобие экстракта амбры или розы мира. С другой
стороны, нужно признаться, что, просыпаясь, я с предельной ясностью вижу
лишь то, что происходит в конце сна: насекомое мшиного цвета, сантиметров
пятидесяти длиной, в которое только что превратился старик, направлялось к
предмету, напоминающему автомат; оно просунуло в прорезь одну монетку вместо
двух, что показалось мне мошенничеством особенно предосудительным; причем до
такой степени, что я, будто нечаянно, ударил его тростью и почувствовал, как
оно упало мне на голову - я успел только заметить сияющие шары его глаз на
полях моей шляпы; потом я стал задыхаться и лишь с большим трудом мне
удалось отнять от горла две его большие мохнатые лапы, в то

Что я хотел этим сказать? Что я должен был приблизиться к ней, любой
ценой пытаться открыть для себя, какой реальной женщиной она была. Для этого
мне надо было бы преодолеть некоторое предубеждение - против актрис
предубеждение, поддерживаемое образами Виньи, Нерваля. Я обвиняю себя здесь
в том, что поддался "страстному обаянию" (1962).

204

время как я сам испытывал невыразимое отвращение. Ясно, что с
поверхностной точки зрения описанное соотносится прежде всего с тем фактом,
что под потолком лоджии, где я сидел последнее время, находилось гнездо,
вокруг которого кружила птица; мое присутствие несколько пугало ее каждый
раз, когда она приносила, крича, с полей что-нибудь наподобие толстого
зеленого кузне-чика; однако совершенно бесспорно, что перенесение,
интенсификация, исключительность необъяснимого перехода образа-ремарки, не
заслуживающего интереса, в план эмоциональный являются, в первую очередь,
воспоминаниями о некоторых эпизодах из "Сдвинутых" и возвращением к
догадкам, о которых я говорил. Именно в продуцировании образов сна,
зависящим всегда от этой двойной игры зеркал, и таится указание на особую,
вероятно, разоблачительную, в большой степени "сверхопределенную" i s в
фрейдовском смысле роль, которую призваны играть некоторые очень сильные
впечатления, нисколько не зараженные моралью, действительно прочувствованные
"по ту сторону добра и зла" - во сне, и, следовательно, в том, что слишком
обобщенно противопоставляют сну под именем реальности.)

Благодаря, вероятно, власти колдовства* Рембо, что я ощущал на себе с
1915 года, колдовства, квинтэссенция которого воплотилась в такие редкие
поэмы, как "Благочестие", мне посчастливилось однажды днем во время прогулки
под проливным дождем встретить молодую девушку. Она первая заговорила со
мною, и едва мы прошли несколько шагов, вызвалась прочитать мне одно из
своих любимых стихотворений - "Спящий в ложбине". Это было так неожиданно,
так не по сезону. Совсем еще недавно, в воскресенье, мы с другом пошли на
"барахолку" в Сент-Уан (я часто там бываю в поисках тех предметов, которых
нигде в другом месте не найти, - вышедших из моды, разбитых, непригодных к