"Тадеуш Бреза. Стены Иерихона (роман, послевоенная Польша)" - читать интересную книгу автора

- В нашем кодексе нет статьи об оскорблении величества.
Есть только об оскорблении народа.
Князь задумался.
- А если мы оскорбим короля, который был с народом!
- У нынешнего народа, без сомнения, есть более серьезные заботы, чем
ломать голову над тем, где найдет вечное упокоение этот король, а того
народа, который бывал с королем, уже нет.
Старик взорвался.
- Что это вы делите его надвое.
Ельский вспомнил Козица. Свести бы его с Медекшей, вот бы поговорили.
Один все обрядил бы в старопольское платье, а другой повсюду бы от него
стал избавляться. Выберем-ка середину.
- Народ один, - ответил он. - Только возраста разного. Тогда-ребенок,
теперь-взрослый. Разве не так?
Ельский в этом не сомневался. Всякий высокопоставленный чиновник знает
сегодня, что такое интересы государства. Какие уж тут сравнения с давней
Речью Посполитой. Несомненная зрелость!
- Да! - добавил он еще более уверенным тоном. - Теперь народ
сознательный. Знает, чего хочет. Знает, что для него хорошо. Стало быть,
повзрослел.
- И относится пренебрежительно к определенным эпохам своей молодости,
свято веруя, что так не согрешит! Знаете, - Медекша подошел поближе к
Ельскому, заговорил тише, - я бы не решился на такое, - он показал на
костел, - заставить его лежать тут. Не спесивость ли это? Не вызов судьбе?
Такой уж я суеверный.
Ельский уцепился за эти нотки беспомощности в его голосе.
- Вы, князь, не бойтесь, - многозначительно успокаивал он Медекшу. -
Эти проблемы наверняка решил господин президент.
И по зрелом размышлении.
- А может, и нет, - упирался князь. - Просто подмахнул. Вот и все!
Черский молчал. Ему от этого ни жарко ни холодно. А вот староста кипел
от негодования. Ведь это же откровенная оппозиция.
- Воля правительства выражена ясно, - горячо вмещался он. - Все дело
теперь в том, чтобы ее исполнить. Государство сильно повиновением.
- А повиновение опирается на традиции, - не оборачиваясь, отмахнулся
Медекша от старосты. Он знал, чему суждено быть, то и будет. Но хоть бы
кто-нибудь почувствовал то же самое, что и он!
Если бы еще в этом были самовольство, бунт, сопротивление.
Лишить останки ненавистного короля всех почестей! Страшный жест, в
истории повторявшийся. В ее духе. Но, видите ли, тут не лев преградил
теням дорогу на Вавель, а черепаха. Символ чиновной деятельности. Всех
этих бумажных шестеренок!
Ельский почувствовал, что должен открыть Медекше правду.
- Станислава Августа, - сказал он, веря, что это суждение возвысит его
в глазах князя, - нельзя поместить в усыпальнице на Вавеле после
Пилсудского. Вот и все!
- Это было бы все, если бы вы сказали, что не только один, но и другой
тоже до Вавеля не дорос, - задумчиво проговорил князь.
Ельский возмутился. Ведь он выдал секрет самого президиума Совета
министров. И так к этому отнестись. Он был возмущен.