"Тадеуш Бреза. Стены Иерихона (роман, послевоенная Польша)" - читать интересную книгу автора

его крепкохранить тайну. В те годы курс против коммунизма не был таким уж
жестким. В конце концов подобное поведение считалось тогда допустимым:
набрать в рот воды, давая понять следователю, что это-де рыцарство. И,
допросив, Дикерта отпустили. Тем более что следователь выказываемое
Дикертом известного рода отупение принял за придурковатость и усомнился в
том, что подобный тип пригодится на суде. Когда расследование закончилось,
бумаги в порядке информации отослали господам из "двойки"3. Кто-то там их
пролистал, наткнулся на фигуру Дикерта, в черновике обвинительного акта
бьш намек, что он человек малосообразительный. К делу пришпилили
бумажку-капитан Козиц. Он просил всех отыскивать для себя тупиц. Бьы
неравнодушен к твердым, чурбанам, к людям ограниченным. Сколько же можно
было из них вытрясти. Такой ведь не врал самому себе. Держался
неприступно, непроницаемо, замкнуто. А внутри у него-все четко разложено
по полочкам. Только подобрать к нему ключ.
Козиц чаще всего подбирал. Так случилось и с Дикертом. Он раскусил его
вмиг. Понял: это было страдание, спазм, одна одурманивающая мысль. Из-за
нее он молчал или отвечал невпопад. Не из упрямства и не по глупости.
Причина-в самозабвении. Стало быть, надо заново переосмыслить, что
означает само понятие: своя страна! Если хочешь свободы и справедливости,
если хочешь быть честным и логичным! Козиц догадывался, что Дикерт
переваривает в голове какие-то важные и для него новые заповеди. Нет без
этого подлинной борьбы за новый порядок мира. Одна только половинчатость!
И когда так повернулась перед ним эта правда, Дикерт замер, стал в нее
всматриваться, от удивления лишился дара речи. Но Козицу и не нужно было
много слов. Этот окаменевший от изумления человек растрогал его до глубины
души. Вот так, подумал Козиц, надо в жизни чувствовать. И в свое время, он
вспомнил молодые годы, так сам он и чувствовал. Козиц бросил расспросы.
Ему стало жаль Дикерта. "Советник Дикерт ваш брат?" - скорее удивился, чем
спросил Козиц. "Да!" Все его труды были теперь направлены к выгоде этих
напомаженных советников. Все дело его жизни! Он тогда возмутился. То же
чувство испытал он и сейчас, заговорив с Ельским. Но тот ни о чем не
догадывался.
- Он мой очень близкий друг! - сказал Ельский и встал, будто один звук
этой фамилии тотчас же превратил вагонное купе в салон. Он представился
капитану. Тот о нем слышал.
- Не соображу, где только, - вслух размышлял Козиц. - Скорее всего, на
службе. Вы прежде, кажется, занимались опекой. - Ельский подтвердил. - А
я, видите ли, много лет уже сижу в этом своем отделе, - отплатил ему
Козиц. - Кто слишком красный, хватаю, слишком малиновый-тоже.
Что он все бахвалится этим своим хватанием, удивлялся Ельский. Но Козиц
наговаривал на себя: работу свою он любил, хотя цель ее доводила его до
бешенства. Все, что живое, следует повытаскивать, зло размышлял он. Потом
перекрыть шлюзы, пусть будет пруд, теплый, противный, по вкусу лягушкам!
Ельский совал ему что-то под нос.
- Это как раз от Дикерта! - Ему хотелось поразить капитана и этим
мылом, и вообще всем стечением обстоятельств. - Феноменально, да?
И Козиц в самом деле разинул рот и как-то недоверчиво спросил:
- От Дикерта, от коммуниста?
Он уставился на Ельского. Что, не догадаешься, что издеваюсь?
- Нет, это его брат, - воскликнул Ельский, и голос его дрогнул. Он с