"Иосиф Бродский. Fondamenta degli incurabili (Набережная Неисцелимых)" - читать интересную книгу автора

сильнее испортив мои мускулы и т. п. А может быть, просто то, что в вагоне
работало отопление. Во всяком случае, до Парижа я добрался, ЭКГ вышла
сносная, и я сел на свой самолет в Штаты. Иначе говоря, выжил, чтобы
рассказать это - и, вероятно, повторить.

44.

"Италия, - говорила Анна Ахматова, - это сон, который возвращается до
конца ваших дней". Впрочем, следует отметить, что сны приходят нерегулярно,
а их толкование нагоняет зевоту. Кроме того, если бы сон считался жанром,
его главным стилистическим приемом служила бы, несомненно,
непоследовательность. По крайней мере, в этом можно видеть оправдание
просочившегося на эти страницы. И еще - объяснение того, что в течение всех
семнадцати лет я пытался обеспечить повторяемость этого сна, обращаясь с
моим сверх-я не менее жестоко, чем с моим бессознательным. Грубо говоря,
скорее я возвращался к этому сну, чем наоборот. Само собой, где-то по ходу
дела мне пришлось платить за эту жестокость или размывая то, что являлось
для меня реальностью, или заставляя сон приобретать смертные черты, как это
происходит с душой за время жизни. Я платил обоими способами; причем не имея
ничего против, особенно против второго, принимавшего форму Картавенеция [18]
(действительна до января 1988) в бумажнике, гнева в этих глазах особого
цвета (охочих, начиная с той же даты, до лучших видов), или чего-то столь же
окончательного. Реальность страдала сильнее, и часто я пересекал Атлантику
на обратном пути с отчетливым чувством, что переезжаю из истории в
антропологию. Несмотря на все время, кровь, чернила, деньги и остальное, что
я здесь пролил и просадил, я никогда не мог убедительно претендовать, даже в
собственных глазах, на то, что приобрел хоть какие-то местные черты, что
стал, в сколь угодно мизерном смысле, венецианцем. Слабая улыбка узнавания
на лице хозяина гостиницы или траттории не в счет; и никого не могли
обмануть купленные здесь костюмы. Постепенно я стал временным постояльцем в
обоих государствах, причем больше огорчала меня моя неспособность убедить
сон, что я в нем присутствую. Конечно, к этому неумению не привыкать. Но я
полагаю, что можно говорить о верности, если возвращаешься в место любви,
год за годом, в несезон, без всяких гарантий ответной любви. Ибо, как любая
добродетель, верность стоит чего-то лишь до тех пор, пока она есть дело
инстинкта или характера, а не разума. Кроме того, в определенном возрасте и
к тому же при определенной специальности, ответная любовь, строго говоря, не
обязательна. Любовь есть бескорыстное чувство, улица с односторонним
движением. Вот почему можно любить города, архитектуру per se [19], музыку,
мертвых поэтов, или, в случае особого темперамента, божество. Ибо любовь
есть роман между предметом и его отражением. Это, в конце концов, и приносит
тебя в этот город, как прилив приносит воды Адриатики и, дополнительно,
Атлантики и Балтики. Во всяком случае, предметы не задают вопросов; пока эта
стихия существует, их отражение гарантировано - в форме возвращающегося
путешественника или в форме сна, ибо сон есть верность закрытого глаза. Это
та надежность, которой лишен человеческий род, хотя мы тоже отчасти вода.

45.

Если бы мир считался жанром, его главным стилистическим приемом служила