"Иосиф Бродский. Fondamenta degli incurabili (Набережная Неисцелимых)" - читать интересную книгу автора

Эстетическое чувство - двойник инстинкта самосохранения и надежнее этики.
Главное орудие эстетики, глаз, абсолютно самостоятелен. В самостоятельности
он уступает только слезе.

40.

Слезу в этом месте можно ронять по разным поводам. Допустив, что
красота есть распределение света самым благоприятным для нашей сетчатки
образом, получаем, что слеза есть расписка в неспособности сетчатки и самой
слезы эту красоту удержать. Любовь, в общем, приходит со скоростью света;
разрыв - со скоростью звука. Падение скорости от большей к меньшей и
увлажняет глаз. Поскольку ты сам конечен, отъезд из этого города всегда
кажется окончательным; оставив его позади, оставляешь его навсегда. Ибо
отъезд есть ссылка глаза в провинцию прочих чувств; в лучшем случае, в
расселины и расщелины мозга. Ибо глаз отождествляет себя не с телом, а с
объектом своего внимания. И для глаза, по соображениям чисто оптическим,
отъезд означает не расставание тела с городом, а прощание города со зрачком.
Так и удаление того, кого любишь, особенно постепенное, вызывает грусть,
независимо от того, кто именно и по каким причинам реально движется.
Сложилось так, что Венеция есть возлюбленная глаза. После него все
разочаровывает. Слеза есть предвосхищение того, что ждет глаз в будущем.

41.

Безусловно, у всех на нее, на Венецию, есть виды. У политиков и у
капитала особенно, ибо самое большое будущее у денег. Оно такое большое, что
деньги воспринимаются как синоним будущего и стараются им распорядиться. Все
время слышны разговоры о реанимации города, о превращении всей провинции
Венето в морские ворота Центральной Европы, развитии здешней промышленности,
расширении портового комплекса Маргеры, увеличении танкерного судоходства в
Лагуне и углублении Лагуны в этих целях, превращении венецианского Арсенала,
обессмерченного Данте, в местный аналог Бобура, то есть в склад самого
свежего интернационального мусора, о размещении там Экспо-2000 и т. п. Вся
эта околесица несется из тех самых ртов, которые еще не успели закрыться
после болтовни об экологии, сохранении, реставрации, культурном наследии и
т. п. Цель всего этого одна: насилие. Конечно, никакой насильник не захочет
признать себя таковым, тем более попасться. Отсюда смесь планов и метафор,
возвышенной риторики и лирического пыла, раздувающая могучие грудные клетки
депутатов и commendatore.
Хотя эти персонажи гораздо опаснее турок, австрийцев и Наполеона вместе
взятых, за те семнадцать лет, что я посещал этот город, здесь мало что
изменилось. Венецию, как и Пенелопу, спасает от женихов их соперничество,
конкурентная природа капитализма, которая сократилась до родства толстосумов
и партий. При демократии если чему научились, так это совать друг другу
палки в колеса, и чехарда итальянских кабинетов зарекомендовала себя самой
надежной страховкой города. Как и путаница политических ребусов самой
Венеции. Дожей больше нет, восьмьюдесятью тысячами обитателей этих 118
островов руководит уже не чей-то великий замысел, а непосредственные,
зачастую близорукие заботы, желание свести концы с концами. Дальновидность
здесь, впрочем, только бы навредила. В месте таких размеров 20 или 30