"Иосиф Бродский. Fondamenta degli incurabili (Набережная Неисцелимых)" - читать интересную книгу автора

За эти годы, за долгие пребывания и короткие наезды, я был здесь,
по-моему, счастлив и несчастлив примерно в равной мере. Это не так важно уже
потому, что я приезжал сюда не с романтическими целями, а поработать,
закончить вещь, перевести, написать пару стихотворений, если повезет; просто
быть. То есть ни для медового месяца (ближе всего к которому я подошел много
лет назад, на острове Иския у Сиены), ни для развода. Я, значит, работал.
Счастье и горе просто навещали, хотя иногда оставались и после меня, словно
прислуга. Я давно пришел к выводу, что не превращать свою эмоциональную
жизнь в пищу - это добродетель. Работы всегда вдоволь, не говоря о том, что
вдоволь внешнего мира. В конце концов, всегда остается этот город. И пока он
есть, я не верю, чтобы я или кто угодно мог поддаться гипнозу или ослеплению
любовной трагедии. Помню один день - день, когда, проведя здесь в одиночку
месяц, я должен был уезжать и уже позавтракал в какой-то маленькой траттории
в самом дальнем углу Фондамента Нуова жареной рыбой и полбутылкой вина.
Нагрузившись, я направился к месту, где жил, чтобы собрать чемоданы и сесть
на катер. Точка, перемещающаяся в этой гигантской акварели, я прошел
четверть мили по Фондамента Нуова и повернул направо у больницы Джованни и
Паоло. День был теплый, солнечный, небо голубое, все прекрасно. И спиной к
Фондамента и Сан-Микеле, держась больничной стены, почти задевая ее левым
плечом и щурясь на солнце, я вдруг понял: я кот. Кот, съевший рыбу. Обратись
ко мне кто-нибудь в этот момент, я бы мяукнул. Я был абсолютно, животно
счастлив. Разумеется, через двенадцать часов приземлившись в Нью-Йорке, я
угодил в самую поганую ситуацию за всю свою жизнь - или так мне тогда
показалось. Но кот еще не покинул меня; если бы не он, я бы по сей день лез
на стены в какой-нибудь дорогой психиатрической клинике.

38.

Ночью здесь, в общем, делать нечего. Оперные и церковные концерты,
конечно, вариант; но они требуют предприимчивости и хлопот: билеты,
программки, все такое. Я в этом не силен; это все равно что готовить себе
самому обед из трех блюд - или еще тоскливее. Кроме того, мне так везет, что
когда бы я ни наметил вечер в Ла Фениче [15], там недельная полоса
Чайковского или Вагнера - равноценных с точки зрения моей аллергии. Хоть бы
раз Доницетти или Моцарт! Остается читать и уныло разгуливать, что почти
одно и то же, поскольку ночью эти каменные узкие улочки похожи на проходы
между стеллажами огромной пустой библиотеки, и с той же тишиной. Все "книги"
захлопнуты наглухо, и о чем они, догадываешься только по имени на корешке
под дверным звонком. О, здесь ты найдешь твоих Доницетти и Россини, твоих
Люлли и Фрескобальди! Может быть, даже Моцарта, может быть, даже Гайдна. Еще
эти улицы похожи на внутренность гардероба: вся одежда из темной, облезшей
ткани, но подкладка красна и отливает золотом. Гете назвал это место
"республикой бобров", но Монтескье был, наверное, метче со своим решительным
"un endroit o'u il devrait ny' avoir que des poissons" [16]. Ибо и тогда, и
теперь через канал в двух-трех горящих, высоких, закругленных,
полузавешенных газом или тюлем окнах видны подсвечник-осьминог, лакированный
плавник рояля, роскошная бронза вокруг каштановых или красноватых холстов,
золоченый костяк потолочных балок - и кажется, что ты заглянул в рыбу сквозь
чешую и что у рыбы званый вечер. Издали - через канал - трудно разобрать,
где гость, где хозяйка. При всем уважении к лучшей из наличных вер должен