"Иосиф Бродский. Fondamenta degli incurabili (Набережная Неисцелимых)" - читать интересную книгу автора

тускло освещенными пюпитрами палаццо, с немолчным хором волн, с фальцетом
звезды в зимнем небе. Музыка, разумеется, больше оркестра, и нет руки, чтобы
перевернуть страницу.

36.

Это тревожит оркестр, точнее, дирижеров, отцов города. По их подсчетам,
этот город только за последний век осел на 23 см. Чем наслаждается глаз
туриста - для туземца настоящая головная боль. И если бы одна головная боль,
все было бы еще ничего. Но к ней прибавляется предчувствие, если не сказать
страх, что городу уготована судьба Атлантиды. Страх не лишен оснований, хотя
бы потому, что неповторимость города приравнивает его к особой цивилизации.
Главной опасностью признаны высокие зимние приливы, довершают дело индустрия
и сельское хозяйство материка, засоряющие Лагуну химическими отходами, и
засорение каналов самого города. Правда, люди моей специальности еще с
романтиков привыкли возлагать вину на человека, а не на природные бедствия.
Поэтому, поддавшись тираническим инстинктам, я бы установил какие-нибудь
шлюзные ворота, чтобы запрудить человеческое море, за последние два
десятилетия поднявшееся на два миллиарда и на гребень волны выносящее
отбросы. Я бы заморозил производство и число жителей в двадцатимильной зоне
вдоль северного берега Лагуны, вычистил бы дно каналов драгами и
землечерпалками (наняв для этой операции войска или платя местным компаниям
сверхурочные) и развел бы в них нужные для очистки воды породы рыб и
бактерий.
Я понятия не имею, что это за рыбы или бактерии, но уверен, что они
существуют. Тирания редко синоним компетентности. На худой конец, я бы
обратился к шведам и попросил рекомендаций у Стокгольмского муниципалитета:
в этом городе, при всей его промышленности и населении, как только выходишь
из отеля, с тобой, выпрыгнув из воды, здоровается семга. Если же дело в
разнице температур, то можно попробовать сбросить в каналы ледяные глыбы
или, в случае неудачи, регулярно освобождать холодильники туземцев от
кубиков льда, поскольку виски здесь не в почете даже зимой.
"А почему же вы туда ездите именно зимой?" - спросил меня однажды мой
издатель, сидя в китайском ресторане в Нью-Йорке в окружении своих голубых
английских подопечных. "Да, почему? - подхватили они за своим возможным
благодетелем. - Как там зимой?" Я подумал было рассказать им об acqua alta;
об оттенках серого цвета в окне во время завтрака в отеле, когда вокруг
тишина и лица молодоженов, подернутые томной утренней пеленой; о голубях, не
пропускающих, в своей дремлющей склонности к архитектуре, ни одного изгиба
или карниза местного барокко; об одиноком памятнике Франческо Кверини и двум
его лайкам из истрийского камня, похожего, по-моему, цветом на последнее,
что он видел, умирая, в конце своего злополучного путешествия на Северный
полюс, - бедному Кверини, который слушает теперь шелест вечнозеленых в
Жардиньо вместе с Вагнером и Кардуччи; о храбром воробье, примостившемся на
вздрагивающем лезвии гондолы на фоне сырой бесконечности, взбаламученной
сирокко. Нет, решил я, глядя на их изнеженные, но напряженно внимающие лица;
нет, это не пройдет. "Ну, - сказал я, - это как Грета Гарбо в ванне".

37.