"Иосиф Бродский. Fondamenta degli incurabili (Набережная Неисцелимых)" - читать интересную книгу автора

хассельбладовский объектив и доводит будущие воспоминания до резкости снимка
из "Нешнл Джиографик". Бодрая синева неба; солнце, улизнув от своего
золотого двойника у подножия Сан-Джорджо, скользит по несметной чешуе
плещущей ряби Лагуны; за спиной, под колоннадой Палаццо Дукале, коренастые
ребята в шубах наяривают "Eine Kleine Nachtmusik" [12], специально для тебя,
усевшегося на белом стуле и щурящегося на сумасшедшие гамбиты голубей на
шахматной доске огромного кампо. Эспрессо на дне твоей чашки - единственная,
как ты понимаешь, черная точка на мили вокруг. Таков здешний полдень. По
утрам этот свет припадает грудью к оконному стеклу и, разжав твой глаз точно
раковину, бежит дальше, перебирая длинными лучами аркады, колоннады,
кирпичные трубы, святых и львов - как бегущие сломя голову школьники
прутьями по железной ограде парка или сада. "Изобрази", - кричит он, то ли
принимая тебя за какого-то Каналетто, Карпаччо, Гварди, то ли не полагаясь
на способность твоей сетчатки вместить то, что он предлагает, тем более - на
способность твоего мозга это впитать. Возможно, последним первое и
объясняется. Возможно, последнее и первое суть синонимы. Возможно, искусство
есть просто реакция организма на собственную малоемкость. Как бы то ни было,
ты подчиняешься приказу и хватаешь камеру, дополняющую что зрачок, что
клетки мозга. Придись этому городу туго с деньгами, он может обратиться к
Кодаку за финансовой помощью - или же обложить его продукцию диким налогом.
И точно так же, пока существует этот город, пока он освещен зимним светом,
акции Кодака - лучшее помещение капитала.

28.

На закате все города прекрасны, но некоторые прекраснее. Рельефы
становятся мягче, колонны круглее, капители кудрявее, карнизы четче, шпили
тверже, ниши глубже, одежды апостолов складчатей, ангелы невесомей. На
улицах темнеет, но еще не кончился день для набережных и того гигантского
жидкого зеркала, где моторки, катера, гондолы, шлюпки и барки, как
раскиданная старая обувь, ревностно топчут барочные и готические фасады, не
щадя ни твоего лица, ни мимолетного облака. "Изобрази", - шепчет зимний
свет, налетев на кирпичную стену больницы или вернувшись в родной рай
фронтона Сан-Закариа после долгого космического перелета. И ты чувствуешь
усталость этого света, отдыхающего в мраморных раковинах Закариа час-другой,
пока земля подставляет светилу другую щеку. Таков зимний свет в чистом виде.
Ни тепла, ни энергии он не несет, растеряв их где-то во вселенной или в
соседних тучах. Единственное желание его частиц - достичь предмета, большого
ли, малого, и сделать его видимым. Это частный свет, свет Джорджоне или
Беллини, а не Тьеполо или Тинторетто. И город нежится в нем, наслаждаясь его
касаниями, лаской бесконечности, откуда он явился. В конечном счете, именно
предмет и делает бесконечность частной.

29.

А предмет этот может оказаться маленьким чудовищем, с головой льва и
туловищем дельфина. Второе будет выгибаться, первая точить клыки. Он может
украшать вход или просто вылезать из стены без всякой видимой цели,
отсутствие которой делает его странно привычным. При определенной
специальности и в определенном возрасте нет ничего привычнее, чем не иметь