"Гэри Бронбек. Долг " - читать интересную книгу авторада слезы.
Ты приближаешься к ней и мягко стаскиваешь трясущуюся руку. "Я люблю тебя, мама", - говоришь ты, и на сей раз голос уже напоминает твой собственный - эхо, да, дальнее и слабое, но без сомнения, эхо твоего голоса. "Ужасно, ты так долго была больна. Доктор сказал, ты... уже никогда больше не сможешь дышать сама. Тебе придется постоянно лежать - только так ты и сможешь дышать, понимаешь?" Ее веки дрогнули, и одна-единственная слезинка соскользнула из угла левого глаза и проложила медленную блестящую дорожку от виска в ухо. Ты вытаскиваешь из кармана тряпицу и вытираешь слезу перед тем, как та скользнет в слуховой проход Именно это всегда раздражало тебя самого, когда ты плакал, лежа на спине, а уж для нее это должно быть вдвойне невыносимо, она ведь не может поднять руку, со всеми этими иглами, утыкавшими ее вены, точно подушечку для булавок. Ты вытираешь ей слезу, как и положено Хорошему Мальчику, который любит маму. "Пожалуйста, не плачь", - говоришь ты, и эхо твоего голоса отражает нотку отчаяния, но мама морщит лоб и каждая линия на ее лице от самой крохотной и незначительной до самой глубокой делается все выразительней, одна за другой искажаясь болью, географическая карта лица, топография жизненного пути. "Вот эта от той ночи, когда у тебя был разрыв селезенки, и мы сидели в приемном покое скорой, твой папа и я, гадая, переживешь ли ты операцию или мы потеряем нашего малыша; вот эта, под моим правым глазам, - от всех тех ночей, которые я провела над бакалейными карточками, пока твой папа участвовал в забастовке, и приходилось трястись над каждым пенни, может, этой морщинки бы и не было, если бы я призналась себе, что мне не так что я щурилась и щурилась..." На этой карте нет остановок, нет передышек, ведь так? По крайней мере, ты не найдешь ни одной. "Так ты вконец измотаешь себя, - говоришь ты, чуть сильнее сжимая ее руку. - Ты же не... не хочешь этого, ведь все пришли сюда повидаться с тобой". Она продолжает издавать звуки - та речь, на которую она теперь способна, - и каждый всхлип тонет в глухой мокроте, заставляя твой желудок сжиматься, стискивая тебе горло. Ее рука холодна и безжизненна, но она пытается ответить на твое пожатие, дать тебе понять: "Пожалуйста, не делай этого, пожалуйста, не надо, я знаю, что я больна, и знаю, как вам, детям, нелегко, но я не хочу умирать, еще немного, немного, пожалуйста, не надо, пожалуйста, ненадоненадоненадо". Ты отпускаешь ее руку, поскольку в комнату входит сиделка и спрашивает, нельзя ли поговорить с тобой или твоей сестрой. Ты киваешь Лизбет и выходишь в холл, но прежде склоняешься и целуешь маму в щеку, все еще ощущая вкус той слезы, которую ты вытер, и эта соль неожиданно вызывает у тебя в памяти вкус рождественского пирога - мама всегда пересаливала тесто, но тебе это даже нравилось, верно? Этот залах, который плыл вверх по лестнице и щекотал тебе нос, словно говорил - сегодня Рождество, давай, соня, вставай, погляди, какие подарки мы с папой для тебя приготовили! "Я скоро вернусь", - шепчешь ты дорожке от слезы, надеясь, что мама тоже услышит. Снаружи сиделка прикрывает стеклянную дверь, отделяющую палату мамы от |
|
|