"Шарлотта Бронте. Эшворт" - читать интересную книгу автора

жизни.
Я ведь уже говорил, что в ранней юности мистер Эшворт был странен и
непредсказуем? И как будто намекнул, что эксцентрические, причудливые
стороны его натуры, казалось, граничат с безумными выходками сумасшедшего?
Женившись, мистер Эшворт отстал от некоторых привычек, но разве возможно
изменить свой темперамент или особенности своего сознания? Теперь он никогда
не дрыгал конечностями как арлекин, не закатывал глаза и не гримасничал
словно в припадке эпилепсии. Он больше не вскакивал с места, окруженный
присутствующими в гостиной жены, не бросался к фортепиано, не играл, почти
падая на клавиши, не изливал чрезмерных порывов души в экстазе вдохновения.
Он никогда не пил, не устраивал дебошей, как прежде, когда даже закоренелый
негодяй Дэниелс считал, что Эшворт спятил с ума, не разряжал карабин прямо
за обедом, не бросал пылающие угли в остолбеневших от изумления и страха
друзей, заявляя с кощунственной бранью, что таким образом дает сотоварищам
вкусить от адского пламени, который им всем уготован. Забегая вперед, скажу,
что все это было не только безумством юности: таковые штуки он выкидывал и в
среднем возрасте, когда снова оказался в Йоркшире, но, повторяю, на
некоторое время он забыл о прежних выходках. Напротив, высокий и ловкий, он
отличался отменными манерами и спокойным достоинством, как подобает любому
отечественному джентльмену. Однако эксцентричность, не находившая выхода в
одной форме, выражалась в другой, и гораздо более странной и печальной.
У миссис Эшворт в первые три года брака родилось двое сыновей. Их
отдали кормилице на одну из приусадебных ферм, где плотные, здоровые шалуны
жили среди грубых деревенских ребят, которые гонялись за птицей, пасли коров
и лошадей. Но пришло время, и уже пора было благородным отпрыскам
возвратиться в Холл, поступить под начало нянь и гувернанток, прилично
одеваться и отдавать приказания слугам, как подобает всем дворянским детям,
но о мальчиках никто не обеспокоился, о них как будто забыли. А еще прежде
было замечено, что мистер Эшворт никогда не спрашивал, как поживают его
сыновья, и не проявлял ни малейшей заботы об их благополучии.
Миссис Эшворт иногда навещала их, но всегда бывала поздним вечером,
оставалась ненадолго и часто уходила от детей в слезах и с таким горестным
видом, словно больше не надеялась их увидеть.
Постепенно слуги и арендаторы стали поговаривать, что мистер Эшворт
испытывает неприязнь к собственным детям и что даже решил не признавать их
своими и никогда с ними не встречаться. Какими бы невероятными эти слухи
сначала ни казались, время подтвердило, что они обоснованны. А Эдвард и
Уильям Эшворт окончательно доказали их справедливость своим одиночеством и
неприятностями, которые им пришлось пережить в юности, и тяжкой борьбой за
существование, выпавшей на их долю, когда они повзрослели. Отношение мистера
Эшворта к сыновьям, думаю, имело те же причины, из коих произрастала
ненависть императрицы Екатерины к ее сыну Павлу. Каковы бы ни были эти
мотивы, но мистер Эшворт всю свою жизнь оставался верным одному и тому же
принципу: он не признавал мальчиков за сыновей и наследников, никогда не
разговаривал с ними и не истратил даже фартинга, чтобы им помочь. Вот почему
мистер Эдвард Эшворт, сидя, в своей йоркширской конторе, щелкая косточками
на счетах и подбивая итог своим прибылям за год, обычно говаривал: пусть
никто не заводит с ним речь об отце. Он, Эдвард, сам себя создал. Разве
кто-нибудь помог ему основать собственное дело? Разве кто ссудил ему
первоначальный капитал? И он с воодушевлением повторял снова и снова, что