"Питер Брук. Пустое пространство " - читать интересную книгу автора

последней книге, полной реминисценций из Брука). Декораций и реквизита почти
не было. Ровный свет, негромкие голоса, взамен задника- куски ржавого
железа, начинавшие слабо вибрировать, когда были произнесены последние слова
трагедии и в зале (как в сцене с Глостером) зажигался свет. Этот отдаленный
железный шелест, напоминавший слышанный зрителем ранее грохот бури,
доносился словно из будущего. Это был мир холодный, как мировое
пространство, огромный, как мировое пространство, и столь же безразличный к
человеческим судьбам. Он был несоизмерим с людьми. Он не знал утра и вечера,
как мировое пространство. Он не был подобен искусственно устроенной сцене,
где свет меркнет в моменты горя и ярко разгорается в момент торжества
добродетел и. Этот мир не был освещен солнцем - он был освещен со всех
сторон тысячью солнц. Они ничего не оттеняли и не высвечивали - и все делали
одинаково ясным. Декораций и реквизита почти нет - но поэтому они особенно
видны. Голоса негромки - но их слышишь яснее, чем крики. Движения скупы - но
потому так полны значения. И поэтому человек не пропадет в этом, казалось
бы, слишком обширном для него мире.
В бруковском "Лире", писал Козинцев, "радости было мало, трогательного
еще того меньше. Брук выпаривал из своих постановок сентиментальность, как
морят клопов перед въездом в новую квартиру, где долго жили неопрятные
люди". И при этом, продолжал он, "из театра я ушел совсем не подавленный.
Пожалуй, иное чувство возникло у меня в душе. В постановке, утверждавшей
безнадежность, торжествовала надежда".
Чем она порождалась? Ответить на этот вопрос непросто, но необходимо -
ведь тысячи людей уходили с этого спектакля такими же просветленными.
Катарсис, очищение чувств, против чего, казалось бы, все здесь было
направлено, все-таки наступал. Так в чем же она - эта надежда? Думается - в
той мере человечности, что не боится полного знания о человеке. Что одна
только делает возможным измерить всю глубину человеческого страдания.
Человечности столь полной, что она уже не нуждается в постоянных и
назойливых доказательствах того, что она и впрямь существует. Именно это
дает Бруку возможность говорить сразу о человеке сегодняшнем и вчерашнем,
соотносить столь легко и свободно человека и мир, делать историю
человечества биографией своего героя.
В сегодняшних философских трактовках времени неизменно подчеркивается,
что из трех временных категорий (настоящее, прошлое и будущее) наиболее
условным является настоящее - ведь за него можно, смотря по необходимости,
принять и миг, и день, и столетие, и, если угодно, даже целую геологическую
эпоху. Так вот для Брука "настоящее" - это вся история человечества и весь
опыт, который оно вынесло из нее.
Значение Брука прежде всего в масштабе его взгляда на мир. Советские
зрители не просто видели "Короля Лира" в постановке Брука. В эти вечера они
увидели Брука. Во всяком случае - главное в нем.
Брук пробился своим "Лиром" к тому Шекспиру - нашему современнику,
которого после войны искали многие. Казалось, война должна была еще на пять
лет отдалить нас от Шекспира, в действительности же сблизила на столетия.
Наша история помогла прочесть ту, что запечатлелась в его пьесах, а пьесы
эти - понять многое в нашем мире и в нас самих. Бруковский "Лир" был
примером тому - не единственным, но самым крупным.
Вслед за "Лиром" Брук поставил "Физиков" Дюрренматта. Спектакль этот
был чем-то вроде современного коррелята к шекспировской трагедии. Он очень