"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

чувственного восприятий,- сказал он. - Но это отнюдь не значит, что меня не
интересует другая сторона.
- Какая - другая?
- Ну, все, что касается души...
Разве я говорил о душе? - подумал Томас и уставился опять на круглую
столешницу с ярко-красным пятном посредине. И что же я сказал? - спросил он
себя, но тут же забыл обо всем - он окунулся в далекое детство, ему
вспомнилась мишень с разноцветными кольцами вокруг красного яблочка. Мать
купила ему эту мишень вместе с воздушным пистолетом и коробкой стрел,
маленьких блестящих стрел с красными, белыми и синими кисточками на
концах, - он помнил все очень ясно, потому что это была единственная
игрушка, которая действительно некоторое время забавляла его. Он метился и
стрелял из пистолета, пока не научился попадать в яблочко с первого
выстрела, после этого игра прискучила ему, и тогда мать купила...
- Я только что прочел книгу о гениальности и шизофрении, - продолжал
рот с качающейся сигаретой, - надо будет прислать тебе экземпляр, она
наверняка тебя заинтересует... - (...купила ему мелкокалиберную винтовку с
настоящими патронами. Однажды вечером, когда он остался дома один, он
застрелил ее кота, сиамского кота с леденисто-синими глазами, сиявшими в
гуще черной шерсти, он выстрелил ему прямо между глаз и похоронил, закопав в
саду, а ей так ничего и не сказал, хотя не спал и, лежа в постели, слышал,
как она...). - Нам с тобой надо поговорить обо всех этих вещах с глазу на
глаз, может, сегодня же ночью, только попозже... - (...слышал, как она потом
ходила вокруг дома и кричала, звала до поздней ночи...), - или как-нибудь в
другой раз, когда мы оба будем трезвые. А то сейчас я, признаться...
Черный ласточкин хвост заскользил, будто его тянули на веревочке, прочь
по застланному ковром полу, прямой и негнущийся, как привидение. Вот он
миновал лестницу, вот исчез, как тень, за дверью в прихожую... Вышел, потому
что сейчас его стошнит, трезво констатировал Томас, он что же, действительно
мертвецки пьян или это я заговорил его до смерти? Что я ему сказал? Он уже
все забыл, помнил одну только ревность, свою ревность - совершенно
идиотскую, и тем не менее во время разговора он сидел, стиснув в руке
стакан, и чувствовал непреодолимое желание выплеснуть его содержимое доктору
на плешь. Но я удержался, подумал он, и в отместку заговорил его до потери
сознания, я глушил его словами, потоками слов, а от него самого в памяти у
меня остались лишь ногти да зубы да еще пустые глазницы, которые глядели
из-под опавшей кожи и были как круги вокруг луны.

Свет над лестницей погасили, теперь только камин отбрасывал красные
блики и горели пестрые светильники в большой гостиной. Патефон играл новую
мелодию, и тени на сводчатом окне, выходящем на веранду, исполняли медленный
томный танец - танго или слоуфокс. Он сидел, слушал музыку, и опять перед
его мысленным взором возникла Дафна: младенческое взрослое тело Дафны,
распростершееся под ним в темноте, серебряный голосок Дафны, напевавший
отрывок из какой-то песенки в ожидании конца этой смешной маленькой
интермедии. Мираж, ничто - и, однако же, он едва не запустил стаканом в
физиономию другого мужчины. Ревность, думал он, отраженное чувство,
чувство-тень, неужели это оно удерживает меня здесь, не давая встать и уйти?
Он откинулся на спинку кресла и стал рассматривать свои руки, вертеть их
перед глазами. Ему было почудилось, что по ним пробежала судорога боли,