"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

сознавал, что не может выдать Лидию своим товарищам. Не может и все, это
исключено. Он застрелит ее, иного выхода у него нет. Ее и себя.
Невесть откуда, издалека, явилась мысль: так и должно быть. Так было
всегда. Когда я ее застрелю, подумал он - и вспомнил, как они самый первый
раз лежали, прижавшись друг к другу, при свете догоравшего дня и без слов
смотрели друг другу в глаза, - когда мы с ней вместе разом умрем,
произойдет, в сущности, только то, что все время происходит. Это будет
последний акт любви. Для нее и для меня. Его изумила эта мысль и мир, покой,
заключенный в ее суровой неумолимости, но он не спрашивал, откуда она
явилась. Не о чем было больше спрашивать.
"Но самое главное - не даться им в руки живым, - сказал он, - вернее,
ни живым, ни мертвым, но все-таки лучше уж живым, чем мертвым, потому что,
если я сейчас умру, некому будет предупредить остальных". Он невольно
усмехнулся: сколько можно твердить одно и то же, заладил - как молитву. Кого
он молит и какой в том прок? Он и так знает, что этого не случится.
Невозможно, чтобы он сейчас умер.
В доме заиграла совсем другая музыка: буйные, размашистые, смешливые
ритмы, будоражащие ночь далеко вокруг; неугомонный вой ветра и буйные лапы
молоденьких елок подхватили мелодию, и Симон сам не заметил, как вскочил и
его голова, тело и ноги задвигались в такт музыке. Невозможно, подумал он,
разражаясь смехом, совершенно невозможно! Он продрался сквозь еловый пояс и
зашагал по газону к дому, негромко насвистывая. Вот и каменная лестница,
поднявшись по ней и пройдя между двух каменных львов - или это сфинксы, а
может, тритоны? - он очутился на открытой террасе, перед длинной
застекленной верандой. Понимая, что сейчас его темная фигура хорошо видна на
фоне белых плиток, он забеспокоился, но забыл об этом уже мгновение спустя,
когда длинный луч света птичьим крылом взметнулся над террасой - должно
быть, кто-то из танцующих задел штору с той стороны окна. Потом штору
поправили, но не до конца - осталась узкая светящаяся щель. Он подкрался на
цыпочках к окну и заглянул внутрь.
Толстые темные ноги и тонкие светлые ножки, мужчины в черных брюках и
белых сорочках и женщины, колышущие длинными плавниками, красными, желтыми,
зелеными, синими, летящие в танце навстречу друг другу, и вокруг друг друга,
и прочь друг от друга, раскачивая головами, тряся телесами, выкидывая руки
взад и вперед, высоко вверх, далеко в стороны. Мужчина с белым, как у
клоуна, лицом подпрыгивает на месте и кружится, кружится без остановки - вот
его затылок, а вот лицо, вот затылок, а вот лицо; женщина выбрасывает вперед
длинную ногу, и - хоп! - одна туфелька взлетает на воздух, хоп! - и вторая
летит следом, а женщина плывет дальше в одних чулках, мужские руки хватают
ее за талию и треплют, она болтается как тряпичная кукла, а ее распущенные
волосы пляшут, занавешивая слепые глаза, вот она вскидывает длинные
щупальца-руки мужчине на шею и притягивает его лицо к своему разинутому рту,
вот они оба теряют равновесие, валятся на софу и утопают в подушках,
продолжая трясти, махать, бить руками и ногами в такт друг другу, в одном и
том же ритме, а снаружи, за окном, на воющем ветру стоит он сам - он сам? -
и против своей воли дергается всем телом, и чувствует, как пистолет ударяет
его в бок, и уносится смутною мыслью далеко, в ночь над Европой. Он видит
нескончаемые войсковые колонны, пляску сапог и скачку касок и винтовок, он
видит длинные ряды узников, тощих, как скелеты, в болтающихся отрепьях,
видит взмахи их кирок и лопат в такт друг другу, в одном и том же ритме, под