"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

говорит неправду, а правда - как раз самое ужасное. Вот они спустились в
подвальный коридор; может, он отделается тем, что его отведут в мастерскую с
ее холодным темным запахом дегтя и старой обуви и там выпорют ремнем, но
нет, так легко он, конечно, не отделается, они уже миновали дверь в
мастерскую и подошли к другой двери, решетчатой; ручища отпускает его лишь
затем, чтобы отпереть замок. "Прости меня, я не..." - успевает он сказать в
последний раз, прежде чем его швыряют в темноту и он грохается ничком на
кучу кокса. Тяжелые шаги стихают, он остается один взаперти, и ему вновь
предстоит испытать, каков собою ад. К тому же ад с дьяволом. До сих пор он
попадал сюда днем, при дневном свете дьявол не мог его найти, а сейчас почти
ночь, и ад на этот раз черный, в нем адская темень, ничего не видно, зато
дьявол видит все. Но если сидеть тихо и следить, чтобы коке не осыпался,
может, дьявол тогда забудет, что он здесь? Да нет, на это надеяться нечего,
все равно ведь дьявол слышит шумные, гулкие толчки у него в груди, и вот уже
что-то черное задвигалось посреди всей черноты. Он сидит совсем тихо и
смотрит прямо в эту черноту - ни к чему закрывать глаза, ни к чему плакать
или звать кого-то, это не поможет. Некоторые говорят, что никакого дьявола
нет, но это, конечно, неправда. Он есть. Потому что правдой всегда
оказывается самое ужасное - и вот уже что-то черное придвинулось к нему
вплотную и коснулось его лица...

Симон выкинул вперед руку и наткнулся на ветку с жесткими иголками.
Сознание мгновенно прояснилось: пистолет? - на месте, под мышкой; за
спиной - стена гаража, прямо перед ним - все те же густые разлапистые елки,
раскачиваемые беспрестанными порывами ветра, а в большом белом доме
по-прежнему играет танцевальная музыка. Сколько же времени он проспал? Час
или всего несколько минут - трудно сказать. Ночь как будто немного
просветлела, словно вот-вот забрезжит заря. Нет, не может быть, подумал он,
до рассвета, наверное, еще далеко, но это и не лунный свет из-за облаков,
потому что ночь безлунная. Ночь, слава тебе Господи, безлунная.
Рана опять дала о себе знать, но не резкой колющей болью, как раньше, а
просто сильной пульсацией в ладони. Он провел пальцами по лицу - оно было
холодное, мокрое и словно разгладилось от дождя и от сна. У него не осталось
ни надежды, ни страха, лишь успокоительная пустота внутри, как у ребенка,
проплакавшего так долго, что он уже забыл причину своих слез и сам не
понимает, что с ним было. Теперь у него ничего особенно не болело, хотя
одежда, отяжелевшая от дождя, стояла колом, все тело было в ушибах, а руки и
лицо - порезаны и изранены колючей проволокой, осколками стекла, шипами и
бог знает чем еще, и это не считая прежних царапин от...
"Лидия", - сказал он вслух и заметил, что имя ее звучит для него уже
по-иному. Таившаяся в нем боль тоже утратила язвящую остроту, окрасившись
глубоким покоем неотвратимости. Ибо теперь он знает точно. У него не
осталось и тени сомнения: Лидия его выдала. А все остальное значения не
имеет. Упоминал он Кузнеца и других из группы или нет - это дела не меняет,
она же знает их всех по прежним временам и ненавидит за то, что они втянули
его в партию. Ей достаточно о них известно, чтобы без труда обо всем
догадаться. Возможно, она просто по пьянке сболтнула со зла лишнее, но от
этого не легче, ведь даже если она до сих пор непосредственно на немцев не
работала, то теперь-то уж хочешь не хочешь, а придется. Пути отступления
отрезаны. Он анализировал ситуацию спокойно и трезво, но одновременно ясно