"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

как мускулы вокруг рта растягиваются в улыбке - в настоящей улыбке: ну да,
просто-напросто провал в сознании, который объясняется незначительным
сдвигом в психосоматическом равновесии, который в свою очередь объясняется
временным поражением нервов, управляющих системой зрительного восприятия,
иначе говоря, сказывается избыток -то есть нет, недостаток алкоголя.
Небольшая терапевтическая доза этого неудобоваримого пойла - и наваждение
развеется, как дым...
Он протянул руку - медленно и осторожно, чтобы демоны ничего не
заметили и не пустили в ход свои фокусы. И он их перехитрил. Лицо Томаса
осветилось ясной торжествующей улыбкой, потому что он опять увидел движение,
увидел, как рука его, точно выслеживающая добычу кошка, крадучись
подбирается к стакану. И вот уже... вот...

Звук! Звук чего-то, что упало и разбилось. Он посмотрел вниз - на полу
сверкали осколки стекла, темное пятно медленно расплывалось по синему с
красным узору каминного ковра. Тут он откинулся на спинку кресла и
расхохотался громко и облегченно, потому что Габриэль с Дафной сошли с
лестницы и стояли прямо перед его столом по-прежнему в обнимку. Красотка и
чудовище, нимфа и сатир. Томас хохотал.
- Что ты, право, Том, - сказал Габриэль. Его доверчивые глаза за
роговыми очками были совсем темные, а красный рот в гуще черной бороды
принял свое обычное благочестиво-чувственное выражение - с отвисшей нижней
губой.
Ну как его такого не полюбить, думал Томас, продолжая хохотать. Он все
хохотал и хохотал, потому что в это мгновение по лицу Дафны скользнуло
смешное облачко, тень отвращения пробежала по ее неприступно отрешенному
луноподобному личику совершенной красоты, а потом... потом она открыла рот,
чтобы что-то сказать...
- Не вижу причин для веселья, Мас, - сказала Дафна голоском, похожим на
звон серебряного колокольчика.

"Я дурной мальчишка, и Господь Бог гневается на меня. Я дурной
мальчишка, и Господь Бог гневается на меня. Я дурной мальчишка, и Господь
Бог гневается на меня. Я гнева... то есть Господь дрянной..." Нет, о нет,
это же не нарочно, просто, когда повторяешь одно и то же сто раз, тысячу
раз, под конец обязательно запутаешься, это же нечаянно, о Господи Иисусе,
смилуйся! Но никакие мольбы теперь не помогут, он уже слышит грохот
отодвигаемого стула, отец, огромный и костлявый, поднявшись, нависает над
ним грозной тенью, рука, ухватив его за локоть, выволакивает из угла, где он
стоял на коленях, и тащит опять в ад. Он успевает лишь краем глаза увидеть
на стене Иисуса Христа в терновом венце да тесным кольцом сидящих за круглым
столом братьев и сестер с понуренными головами, успевает в последний раз
ощутить тепло комнаты и тяжелый запах керосина, а когда он пытается
задержать взгляд на желтом огоньке висячей лампы, то замечает тонкий язык
копоти над верхним краем лампового стекла - предвестие ада, - и потом ноги
его, споткнувшись о порог, бухают, бухают тяжелыми глыбами вниз, по
подвальной лестнице - у него словно нет ступней, и лишь ухватившая его
костлявая ручища удерживает тело от падения. "Прости, ну прости,
пожалуйста, - без конца твердит его голос, - прости, я же не виноват, я
нечаянно так сказал..." Но он знает: ничто ему не поможет, потому что он