"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

тиканья - оно теперь было совсем рядом - наверно, это тикали его часы.
Повертев запястьем, он выпростал их из-под рукава, золотые наручные часы,
подаренные Габриэлем не то Дафной, - потому что вспомнил, как ему однажды
удалось убить время, следя за секундной стрелкой, которая двигалась и
двигалась по кругу. Он взглянул на циферблат, тиканье стало совершенно
отчетливым - и разом заглохло, секундная стрелка замерла в своем кружочке.
"Кончился завод", - сказал он и подумал, что это неудивительно: он ведь так
и не ложился всю ночь; но, когда он собрался завести часы, никаких часов не
оказалось. Он воззрился на свое запястье: красный след был отлично виден, но
часов не было, хотя он буквально только что... "Я, должно быть, еще раньше
снял их и куда-нибудь положил, - сказал он,- мне сейчас только показалось,
что я их вижу, потому что я привык их видеть. Все это просто-напросто
незначительное временное..." Его поразило, что он не слышит собственного
голоса. Все на свете звуки вымерли. А ну-ка сиди тихонько, подумал он, но
поздно: обе руки его попытались ухватиться за край стола, однако нашарили
лишь пустоту, и он всем телом повалился назад и падал все дальше, все глубже
и мягче, пока не натолкнулся наконец на спинку кресла.
______________
* Верю, потому что нелепо (лат.).
** Из ничего ничто (не происходит) (лат.).
*** Господи помилуй" (греч.) - одна из частей мессы.

Смешно, подумал Томас и остановил взгляд на серой велюровой дорожке,
которая извивалась по широкой внутренней лестнице, точно змея, оцепеневшая в
последней ритмической судороге, а посреди ее извилистой спины стояли
Габриэль и Дафна. Они направлялись вниз и замерли на ходу, приподняв одну
ногу над лестницей - широкая лакированная туфля Габриэля и узкая серебряная
туфелька Дафны свободно парили в воздухе, в прозрачном и ясном воздухе. Как
танцующая пара, подумал Томас, отец с дочерью, дочь с отцом посреди
веселенького танца, посреди веселенькой смерти, смерти под музыку, как в
американском паноптикуме, отец с дочерью, дочь с отцом, тщательно
приведенные в надлежащий вид персоной, именуемой caretaker *, напудренные и
подкрашенные, облаченные в черный фрак и серебристо-серое вечернее платье и
установленные стоймя в танцующей позе посреди роскошного мавзолея - точной,
вплоть до мельчайших подробностей, копии отошедшего в вечность дома дочери.
Этот caretaker - настоящий мастер своего дела, надо отдать ему должное: оба
кажутся, пожалуй, даже более живыми, чем при жизни. Коренастая моряцкая
фигурка Габриэля энергично устремлена вперед, вперед - вся, от сверкающей
брильянтом белой крахмальной манишки до сверкающих атласом полос на брюках и
сверкающей лаком приподнятой туфли. А глаза? Тоже сверкают из-под массивных
роговых очков?
______________
* Смотритель (англ.)

Нет, глаза очень темные и прямо-таки по-собачьи доверчивые - как
всегда, а рот простодушно-чувственный, с пухлыми красными губами в гуще
черной козлиной бородки и усов. Верный как золото, подумал Томас и припомнил
одну из любимых сентенций Габриэля: "Всегда были и будут умные головы,
которые надувают тех, кто поглупее". А теперь вот смерть ухитрилась надуть
его самого - или это он надул смерть? Он-то ведь не знает, что умер, а о чем