"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

распростерлась правильной круглой формы столешница, посредине столешницы
ярко краснело правильной круглой формы пятно - как красное яблочно мишени, а
с разных сторон от него стояли две кофейные чашечки с блюдечками, маленькие
и тонкие, как папиросная бумага, расписанные цветочными гирляндами, и еще
ликерная рюмка, шаровидная рюмка для коньяка и синяя сахарница в виде ладьи.
Почему-то все эти предметы производили совершенно идиотское впечатление
своей отчетливой ясностью и осязаемостью, и не странно ли, что их не убрали?
Ведь прошло, должно быть, несколько часов с тех пор, как он сидел пил кофе
с... гм, кто же это был? Шмыга, или Пупсик, или Соня, или как уж их там
зовут. Поближе стояло ведерко со льдом, сверкая так, что глаза резало, хотя
на серебре был матово-белый налет, будто оно покрылось росой или холодной
испариной, а прямо перед ним стоял стакан с виски, которое было вовсе не
виски, а спирт с эссенцией, сдобренный капелькой мадеры (изобретение
Габриэля). Дьявольское изобретение, подумал Томас, абсолютно неудобоваримое
пойло, и все же, все же не мешает мне, пожалуй... Он хотел было выпить, но
не стал, просто тихо сидел и смотрел в стакан: пузырьки углекислоты все еще
поднимались со дна (значит, он только что его наполнил, хотя ему казалось,
прошла уже целая вечность), как снежинки, падающие вверх, или как белые
усики вьющихся растений, как ли... лита... как лианы в незримых дебрях,
поднимались и лопались на поверхности, издавая слабый мелодичный звук. Его
удивило, что он так явственно слышит их пение, потому что в это время
поставили пластинку со свингом и он видел, как кружатся в бешеном вихре
танцующие фигуры за широким окном, отделяющим гостиную от веранды. И однако
он не слышал танцевальной музыки - или она так гремит, что ухо вообще ее не
воспринимает? - он слышал лишь это слабое пение, и на миг ему почудилось,
что он сидит где-то далеко, в темном и тесном закутке - в исповедальне?- что
он проговорил много часов подряд и высказал все, что просилось наружу, а
теперь ждет лишь ответа незримого патера. Но быть может, тот ускользнул
потихоньку, пока он говорил, а может, никого здесь и не было, кроме него,
потому что ответа нет - только тишина, тишина да теперь еще вот это еле
слышное "Kyrie eleison" ***, это далекое антифонное песнопение, а между тем
стало совсем темно, лишь едва виднеется какой-то слабый просвет. Он начал
осторожно шарить перед собой кончиками пальцев, но там ничего не было, кроме
пустоты, и, однако же, он все время упирался во что-то... во что-то такое...
в решетку? Он не видел ее и не осязал, но рука на нее натыкалась.
"Пустяки, - сказал он вслух, пытаясь заглушить легкое беспокойство, -
всего-навсего временное нарушение псих... психосоматического (опять это
бессмысленное словечко из лексикона эскулапов)... психосоматического
равновесия вследствие избыточного... нет, вследствие недостаточного приема
алкоголя", - поспешно поправился он, ибо предметы уже возвратились на свои
места, отчетливо ясные, чуточку сумасшедшие предметы, и он потянулся за
виски, но не смог достать стакан, стоящий прямо перед ним. Смешно, подумал
он, улыбаясь отчетливой ясности. И опять он сидел, наклонившись вперед,
упершись локтями в колени и сложив перед собою руки, он смотрел вниз на эти
свои холеные - почему такие холеные? - руки, на черные рукава смокинга и
двойные манжеты белой шелковой сорочки с филигранными золотыми запонками,
подаренными ему Дафной или Габриэлем? А еще ниже он видел бордюр восточного
каминного ковра на фоне серой велюровой подстилки. Воистину похороны по
первому разряду, подумал он и зевнул, и опять ему стало скучно: он
по-прежнему не слышал ничего, кроме этого тоненького пения, нет, вернее,