"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

в конце концов все слилось воедино и рассеялось и улетучилось через
небольшую черную дырку. Он сидел совсем тихо и видел ее перед собой: круглую
черную дырку рта между вывернутыми складками губ. "Как срамные губы,- сказал
он, - как разверстое лоно женщины, которая лежит, раздвинув колени, и ждет,
ждет..." Потом все опять прояснилось, и он услышал музыку, увидел танцующие
пары и их отражение в стеклах окна, выходящего на длинную веранду. "В
действительности я вовсе не видел ее открытого рта, - сказал он, - я не
смотрел в ее сторону, и, кстати говоря, я был пьян, а когда я пьян, я теряю
реальное ощущение времени: может, я прождал возле нее минуту? А может, все
вообще игра воображения и я им сказал чистую правду: когда я пришел домой,
она уже умерла, и первое, что я сделал, - я позвонил врачу. Это и в самом
деле было первое, что я предпринял, ну а в промежутке? Нет, когда я
напиваюсь, то потом ничего не помню. Кто-то пьет, желая стать самим собой,
кто-то - желая ближе сойтись с другими людьми или в надежде, что что-то
произойдет, я же пью, желая упразднить время и мое собственное "я", чтобы
абсолютно ничего не могло произойти. В действительности возле умирающей
находилась некая анонимная личность, имярек, в течение долгих часов
наблюдавший ее агонию, и он с полным правом не ударил палец о палец, ибо это
невыносимо, совершенно невыносимо, когда тебя будят каждую ночь и принуждают
сидеть у постели стареющей женщины, накачивая спиртным (мне было
четырнадцать лет, когда я впервые по ее наущению напился допьяна), сидеть из
ночи в ночь у кровати с балдахином, этого ее алтаря любви (у нее ведь тоже
была собственная немудреная схема: она веровала в сексуальное единение как
высшую цель и смысл всего сущего), сидеть у любовного ковчега завета и
слушать тошнотворно доверительные, с физиологическими подробностями,
рассказы о ее молодых любовниках - случайных молодых любовниках
пятидесятилетней женщины, подцепленных где-нибудь в ночном баре, матросском
кабачке, а то и просто на улице. Мне было невыносимо скучно слушать ее
(ведь, если то, что именуют пороком, перестает означать унижение и позор,
тогда остается лишь скучное, надоедное повторение одной и той же
бессмыслицы), я терпел долго, бесконечно долго, а потом стал запираться на
ключ у себя в комнате и делать вид, что сплю, хотя постоянно слышал, как она
скребется в дверь длинными и острыми кроваво-красными ногтями, нашептывая
дурашливые любовные словечки собственному сыну, или же дубасит кулаками и
босыми ногами, выкрикивая пьяные непристойности и угрозы: она сейчас же, сию
же минуту пойдет на кухню и откроет все газовые краны, она уже приняла целый
пузырек снотворных таблеток и тому подобное. Мне было скучно это слушать, я
знал, что она никогда ничего такого не сделает, но так продолжалось много
ночей подряд, и тогда я ушел из дому и не появлялся целые сутки - а может,
двое или трое суток? - в пьяном виде я теряю счет времени, но когда я под
вечер вернулся, я понял, что она привела в исполнение свою угрозу. Я понял
это по тишине и по черным слепым окнам ее комнаты. Когда человек достаточно
пьян, когда он достаточно измотан, он понимает все. Как же это было -
кажется, я услышал, что что-то упало, когда отпер входную дверь и
остановился у лестницы,- или нет? Должно быть, мне просто померещилось от
страха, потому что сначала-то я испугался, я ведь никогда не думал, что это
может произойти. Смерть - это было нечто невозможное, чего не бывает. Но
когда я под конец сидел у ее постели, я не чувствовал раскаяния или
отчаяния, помню только, что мне было скучно. Смерть, невозможная, немыслимая
смерть - неужели это скука, скучища, и больше ничего? А то, что именуется