"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

вида, он вытянул руки с длинными трясущимися пальцами в сторону публики - и
переполненный зал тотчас превратился в тонущий корабль, все вспрыгнули на
кресла, чтобы не утонуть, а потом он выпустил из своего цилиндра пчелиный
рой, и все начали, как полоумные, отмахиваться от воображаемых пчел белыми
носовыми платками. И одновременно Томас помнил совершенно отчетливо, что
видел этого иллюзиониста в реальной жизни много лет назад - мать зазвала его
с собой на представление, и он был единственным человеком в зале, который
продолжал спокойно сидеть, не поддавшись действию колдовства. Однако же
сейчас - в это мгновение - он ничего не мог с собой поделать: вскочил и
полез в карман за платком, чтобы отбиваться от пчел.

- Ты только погляди на Тома, - раздался голос оттуда, где был свет, и
танцы, и музыка.
- Да, Мас уже опять нализался, - ответил другой голос.

...Медленно и аккуратно сложил носовой платок и спрятал его в карман, и
опустился опять в кресло, и заставил себя сидеть тихо, совсем тихо,
ухватившись обеими руками за край стола и неподвижно глядя в пространство,
но, несмотря на это, по-прежнему слышал жужжание пчел вокруг головы и видел,
как они вьются, словно искры над костром, уносясь в хмельную синеву пустоты,
и сказал вслух: "Свобода, наконец-то совершеннейшая свобода", одновременно
сознавая, что это просто чушь, потому что свобода - понятие относительное,
которое нельзя рассматривать вне взаимосвязи с. с чем? Но он уже потерял
мысль - и был опять маленький мальчик, гуляющий с матерью в загородном парке
Дюрехавс-баккен, и, когда он попросил у нее воздушный шар, она купила ему
целую связку разноцветных шаров, а он взял и отпустил их все и увидел, как
они взлетели над кронами деревьев и исчезли в небесной синеве, как радужное
сияние, и у него голова закружилась от счастья, но и небо тоже исчезло, и
остались одни насекомые: пчелы, не то мухи, не то черные ползучие муравьи. И
одновременно он сидел совсем тихо, ухватившись пальцами за край стола и
неподвижно глядя в пространство, и говорил себе, что все эти призрачные
видения объясняются просто-напросто временным нарушением - как бишь это
именуется у эскулапов? - психосоматического равновесия, но что толку
говорить об этом и употреблять ученые слова, если холодная и ясная
сердцевинная точечка, которая знает истину, - она и сама насекомое, букашка,
застрявшая в сетях невидимой паутины, а собственные ее мысли и есть те нити,
которые немилосердно опутывают ее со всеми крылышками, лапками и усиками, а
вон и паук показался из своего угла - точь-в-точь машина с поршнями и
рычагами, работающими по заданной программе. Томас не почувствовал страха
при его приближении, потому что по-прежнему ясно осознавал происходящее и
понимал, что он не сейчас, не в это мгновение, а давно, еще в раннем
детстве, сидит тихо, совсем тихо, в саду у матери и смотрит, как паук,
усыпив муху, оплетает ее паутиной и подвешивает, точно запеленутого младенца
в белой люльке, слегка покачивающейся от утреннего ветерка...
Встань, сказал себе Томас, встань и уйди. Это совсем нетрудно:
наклоняешь корпус чуть-чуть вперед и разгибаешь колени, а потом опираешься
на одну ступню, приподнимаешь другую и идешь - уходишь - прочь из своего
дома, который для тебя никакой не дом, прочь от своей супружеской жизни,
которая никакая не супружеская жизнь, от людей своего круга, которые не
настоящие люди, а всего лишь тени, проекции-проекции чего? Что тебя здесь