"Александра Яковлевна Бруштейн. В рассветный час (Трилогия, Книга 2)" - читать интересную книгу автора

кабинет. - Помни: не врать! Никогда не врать!
И, погрозив перед моим носом своим разноцветным "хирургическим"
пальцем, с которого уже невозможно смыть следы йода и ляписа, папа
поворачивает меня за плечи и подталкивает в переднюю.
- Вещи-и-и! - раздается вдруг из кухни рыдающий голос Юзефы. - Вещи
берегчи надо: за них деньги плачены, не черепья!
Выйдя на улицу и задрав голову, я смотрю наверх, на наши окна. В них -
папа, мама, дедушка. В окне нашей комнаты - Поль и Кики, мечущийся в своей
клетке. В окне кухни - распухшее от слез лицо Юзефы. Папа многозначительно
поднимает свой пестрый указательный палец, это означает: "Помни: не врать!"
Я понимающе киваю папе и всем. Юзефа машет мне чайным полотенцем и кричит:
- Вещи... И через улицу ходи остру-у-ужненько!
Я шагаю по улице. Не спеша, как взрослая. На витрины магазинов не
гляжу. Даже на витрину магазина "Детский рай". Даже на окно кондитерской,
где выставлен громадный фарфоровый лебедь; вся его спина густо нафарширована
множеством крупных конфет в пестрых, бахромчатых бумажках - совсем как
панталонцы у кур-брамапуток.
Я не смотрю по сторонам, не хочу отвлекаться от моего пути. Но, пройдя
мимо кондитерской, я вдруг останавливаюсь. Я чувствую неодолимое желание
ненадолго - совсем ненадолго, на две-три минуты! - отклониться от прямой
дороги, сделать ма-а-аленький крючок, чтобы повидать одного человека... Мне
бы надо свернуть от кондитерской налево, а я иду направо, где сейчас же за
углом находится чайный магазин известной фирмы "К. и С. Попов с сыновьями".
В этом магазине у меня есть друг, и мне совершенно необходимо показаться ему
во всем великолепии коричневого форменного платья, ученического фартука,
моего нового ранца с книжками - ну, словом, во всей блеске. Этот друг мой -
китаец, настоящий живой китаец Ван Ди-бо. Его привезли в прошлом году
специально для рекламы - чтоб люди шли покупать чай и кофе только в этот
магазин. И покупатели в самом деле повалили валом. Всякий покупал хоть
осьмушку чаю иди кофе, хоть полфунта сахару - и при этом глазел на живого
китайца. Так и стоит с тех пор Ван Ди-бо в магазине с утра до вечера,
рослый, статный, в вышитом синем китайском халате. Голова у него обрита
наголо, только на затылке оставлены волосы, заплетенные в длинную косу ниже
поясницы. Ох, мне бы такую!
Ван Ди-бо немножко говорит по-русски. Произносит он слова мягко, голос
у него добрый, ласковый. И на всех покупателей, входящих в магазин, Ван
Ди-бо смотрит умными раскосыми глазами и всем улыбается одинаковой
казенно-приветливой улыбкой. Ведь он для того и нанят, чтобы привлекать
покупателей!
Так же смотрел всегда Ван Ди-бо и на меня, когда я приходила с мамой в
магазин. Ван Ди-бо кланялся нам, когда мы входили и выходили, и, пока
продавец отвешивал и заворачивал нам товар, - а иногда это делал и сам Ван
Ди-бо, он быстро научился этому нехитрому искусству, - Ван Ди-бо ласково
улыбался нам, как всем покупателям.
Но однажды все неожиданно изменилось. Мама как-то обратила внимание на
то, что у Ван Ди-бо очень грустный, совсем больной вид. Он улыбался, как
всегда, но улыбка была вымученная, запавшие глаза смотрели страдальчески,
лицо было в испарине. Мама спросила Ван Ди-бо, не болен ли он. Опасливо
оглядываясь на управляющего магазином, Ван Ди-бо стал торопливо бормотать:
- Холесо... Се холесо, мадама...