"Александра Бруштейн. И прочая, и прочая, и прочая ("Вечерние огни" #1)" - читать интересную книгу автора

не было. Хоть соринка, хоть пылинка правды, да заронится где-нибудь!
- Так что же, по-вашему, и в манифесте царском есть она, правда?
- А как же! Есть! Вот слушайте... "Великий обет Царского служения
повелевает Нам всеми силами разума и Власти Нашей стремиться к скорейшему
прекращению столь опасной для Государства смуты". Вот он и проговорился,
царь! Вот его что сушит - смута! "Опасная - вон это - для государства
смута"! А что он смутой считает? Революцию, ясное дело. Кто смутьяны?
Революционеры, народ. Бунтуют, голодовать не хотят, работать на хозяев не
хотят, усадьбы жгут, поезда остановили. Как же - вон это - не смутьяны?
Мы все молчим. Мы чувствуем в словах Сударкина правильную, умную, а
главное, свою, кровную мысль. Это не декламация о "суверенном революционном
народе", которою с чужих слов козыряет Козлов.
- И вот еще... - продолжает Сударкин. - Пишет царь, он-де повелел
"подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядков,
бесчинств, насилий, в охрану людей смирных, стремящихся к выполнению
лежащего на каждом долга". Кто смирные люди? Кто долг свой выполняет?
Министры, губернаторы, городовые, казаки - все верные царские слуги! А кто
творит "беспорядки, бесчинства, насилия"? Ну кто же, как не революционеры,
забастовщики, рабочие, студенты, крестьяне! Вот вам и смысл всей этой
филькиной грамоты! - Сударкин свирепо потрясает в воздухе манифестом.
- Что же вы предлагаете?
- А что я - вон это - предлагаю и что вы все предложите, об этом на
комитете поговорим. Пошли, нечего время терять... Царь теперь на все пойдет,
и "смирные люди" ему помогать станут. Пол-России вырежут, не поморщатся.


7. После манифеста

Идут послеманифестные дни.
По всей России революционные толпы освобождают из тюрем политических
заключенных. Советы рабочих депутатов создаются кроме Петербурга и в других
городах.
В общем, революция как будто разрастается, углубляется. Но и слова
Сударкина оказываются умными, пророческими. Жизнь оправдывает их скорее, чем
можно было ожидать. Уже в самый день обнародования царского манифеста, 17
октября, черносотенцы в Твери разгромили и сожгли здание губернской земской
управы. Правда, этому было дано правдоподобное объяснение: люди-де еще не
знали о манифесте, не разобрались, - в общем, произошла "досадная опечатка",
прискорбно, конечно, но... При желании жить в мире и нежелании ссориться в
первый же день "конституции" это объяснение скрепя сердце приняли, и
инцидент вроде как замяли.
Но уже 18 октября - в первый день после манифеста, когда по всей России
люди, празднуя, выходят на улицы, эти демонстрации как ни в чем не бывало,
словно и не "даровано" народу никаких свобод, разгоняют, избивают казаки,
расстреливают войска. Этого уже нельзя объяснить, невозможно стерпеть!
В тот же день в Москве черносотенец, вскочив на подножку извозчичьей
пролетки, в которой ехал один из виднейших русских социал-демократов
большевиков, Николай Бауман, убил Баумана наповал, ударив его по голове
обломкам газовой трубы.
Тут уж невозможны были никакие объяснения, никакие разночтения. Бауман