"Александра Бруштейн. И прочая, и прочая, и прочая ("Вечерние огни" #1)" - читать интересную книгу автора

пьяный и буйный босяк Гараська, оборванный, в опорках, с опухшей
лилово-сизой мордой, неожиданно появился на эстраде.
- Имею честь! - сказал он дурашливо. - Вот тут один господин сказали,
на святой-де Руси петухи поют... Это можно, извольте!
И, к совершенному обалдению присутствующих, Гараська очень серьезно
трижды прокукарекал петухом! Раздались свистки, негодующие крики:
- Безобразие! Гоните Гараську!
- А-ах так? "Гоните Гараську"? Я к вам с душой, а вы... Ну, так вот -
видали? - и Гараська потряс над головой бутылкой водки. - Это я у них, у
социалов этих... у господина Милотова из кармана... да нет, что я! - у
господина Соловьева из кармана вытащил...
Гараська, пьяный, завирался все больше. Он называл все новые фамилии
людей, у которых он якобы вытащил из кармана бутылку водки. Фамилии были все
бесспорные, уважаемые, никто из этих людей никакой водки в кармане не носил.
Но Гараську натаскали и выпустили на эстраду именно для скандала, и
присутствовавшие на митинге, видимо, во внушительном количестве черносотенцы
изо всех сил разжигали этот скандал. Они свистали, заложив два пальца в рот,
орали: "Крой их, Гараська!" Было невыносимо безобразно.
Митинг объявили закрытым.
При выходе из городского сада толпа разделилась на две части. Одна
пошла неорганизованно, вразброд к воротам сада, ведущим через кремль к
мосту - на Московскую сторону города. Неподалеку от сада на них напали
черносотенцы, произошла свалка, кое-кого помяли, ушибли земскую учительницу.
Мы, направившиеся к противолежащему выходу из сада, этой свалки не видали.
Мы вышли из сада организованно, построившись, - женщины шли в обрамлении
мужчин, рабочих и студентов. Нас не тронули. С пением революционных песен мы
прошли до Петербургской улицы и по ней до конца.
Были уже сумерки. Большая группа товарищей пошла провожать нас до
Колмова. Пока добрались туда, наступил вечер, стало совсем темно. Я позвала
провожавших к нам - напиться чаю, обменяться впечатлениями.
Вот тут-то и раздался из комнаты Колобка звон разбиваемых оконных
стекол!
Михаил Семенович и Соня тоже сидели у нас. Соня была скучная - сентябрь
сентябрем... Да, не схожи были между собой утро этого дня и его вечер.
Едва развидняло, Иван напоил нас чаем, накормил. Сударкин, Сапотницкий
и Козлов уходят в город. В эти дни у них забот и работы, по выражению
Козлова, "выше носа". Двое из них - члены комитета новгородской
социал-демократической организации. Уходя, Сударкин говорит мне:
- Вечером нынче - вон это - не придем мы к вам: по делам не выйдет.
Других пришлем, пусть у вас ночь подежурят.
- Да что вы, товарищ Сударкин! Никого мне не нужно...
- Нужно, - Сударкин и Аля говорят это в один голос так внушительно, что
я перестаю возражать.
Сударкина все мы уважаем как опытного старого революционера. "Старый" -
это, конечно, весьма относительно: ему, вероятно, нет и сорока лет. Но нам,
молодым, он кажется стариком.
- Вот, гляньте... - Сударкин достает из кармана сложенный листок с
манифестом. - Тут - вон это самое. Брешет хуже собаки! Он и свободы, он и
права, он и чего только еще народу не отвалит. Но... - Сударкин поднимает
указательный палец и грозит им в воздухе. - Нет такой брехни, где бы правды