"Александра Бруштейн. Суд идет! ("Вечерние огни" #3)" - читать интересную книгу автора

- Ну, вот видите... - говорит Маруся. - Почему же вы...
Она не договаривает. Словно не решается произнести: "Почему же вы
украли 400 граммов пшена?"
- Дети... - говорит подсудимый с неимоверными усилиями. По лицу его
проходит судорога.
Больше он ничего не говорит.
Желающих высказаться по этому делу нет.
Суд удаляется на совещание, но возвращается буквально через две-три
минуты. Суд не садится. Маруся Солдатова и обе женщины, заседатели, стоят у
стола.
- Именем РСФСР! - произносит Маруся Солдатова.
И мы все - все присутствующие в судебном зале - встаем. И смотрим
потерянными глазами на суд, который сейчас решит судьбу человека. У меня
стучит в висках так, что я не слышу начала постановления суда.
- ...приговорить подсудимого Ершова, - говорит Маруся, - к одному году
тюремного заключения. Но, как он чистосердечно перед судом сознался, и
раскаивается он, то суд решает: дать ему это наказание условно. И освободить
его... Гражданин Ершов, можете идти. Свободно...
"Гражданин Ершов" - только что "подсудимый Ершов" - стоит как
телеграфный столб. Неподвижно, словно он не слыхал приговора, не понял
его... Наконец он понимает, понимает, что он свободен, в сущности,
оправдан...
Он растерянно кланяется суду и уходит.
Нам с Евгенией Сауловной и Еленой Платоновной некогда переживать все
увиденное и услышанное: суд переходит к разбору дела новых подсудимых -
Александры Черновой, Марфы Шаповаловой, Веры Глебко. Это - наши. Наши
девушки-санитарки.
Дело их выглядит в милицейском протоколе очень нехорошо. Работая в
красноармейском госпитале Государственного физиотерапевтического института,
они отказались обслуживать раненых и больных красноармейцев - сгружать и
носить дрова для отопления здания... Ну, куда хуже?
По предварительному сговору между нами, первым выступает представитель
месткома института - кладовщик Шмаров. Это человек без примет. Кажется,
пожилой. Улыбаться, видимо, не умеет. И ужасно скучный!
Говорит Шмаров неторопливо, с массой словесного мусора: "Так вот,
значит...", "Так оно, понимаете, вышло". Ну, словно паутину ткет!
- Госпиталь у нас, - значит, так это - красноармейский. Солдаты, это
самое, Красная Армия, раненые... Больные, конечно, - тоже... Тепло-то нужно
раненому, дрова нужны... а как же! А они, санитарки, значит, они - вот
штука! - отказались. Дрова разгружать отказались, вот как!.. Ну, конечное
дело, и по-другому сказать можно: девчонки, - что с них возьмешь? Неплохие
девчонки, ничего не скажешь, - а только... Шала-бала в головах, - вот!
Шмаров оборачивается к подсудимым, по его лицу пробегает что-то вроде
улыбки. И в зале становится как-то легче дышать, словно дрогнувшие в улыбке
углы шмаровского рта на миг прорвали где-то паутину скуки, которую он же,
Шмаров, неспешно ткал перед тем. И суд словно слегка приободрился. Или мне
это кажется? Мы переглядываемся с Евгенией Сауловной: у нас одновременно
мелькает сла-а-абенькая надежда, что все окончится благополучно, хотя
остается основное обвинение: девушки отказались обслуживать раненых
красноармейцев.