"Александра Бруштейн. Суд идет! ("Вечерние огни" #3)" - читать интересную книгу автора

время всегда учится человек тридцать. Он снимает их с учебы и гонит
разгружать дрова! Учительницы пытались протестовать, - особенно волновалась
Елена Платоновна Репина, очень старенькая старушка в белоснежных сединах.
Бельчук, не дослушав их возражений, выкатив глаза-шары, надменно процедил:
- Што-о? Какой у нас госпиталь, известно это вам? Красно-ар-мей-ский!
Што ж, по-вашему, красноармейцам, доблестным нашим героям, кровь проливать,
а барышням-санитаркам учиться? Так-с?
- У нас и красноармейцы учатся! - доказывали Бельчуку учительницы.
- Интэллихэнтская затея! - отрезал Бельчук. - Зря вы раненых и больных
беспокоите. Русский солдат, если желаете знать, и без всякой грамоты умеет
врагов побеждать!
Пробовала и я урезонить Бельчука. Говорила с ним строго, для
торжественности - "от имени Наркомпроса". Бельчук слушал тупо и упорно
молчал, - ну, глухонемой!
Потом сказал:
- Да, сознаюсь... Вышла досадная опечатка... Печальная ошибка... Очень
сожалею... Вы, конечно, не сомневаетесь, что я стою за культуру?
Я, конечно, сомневалась, но вслух этого не сказала.
Какая у Бельчука культура и что ему культура?
Он не интеллигент даже в самомалейшей степени. Не офицер, - этого он не
мог успеть по своему возрасту. Он и не дворянский сынок, - уж очень
невоспитан. Он говорит "милль пардон!" (с твердым "и" - не в нос) и
"булгахтер". На руках у него - холеные ногти, а ноги он моет редко, летом
это иногда ощущалось очень явственно... После революции прошел всего год с
небольшим, и в лексике многих людей еще почти безошибочно угадывается, какая
газета была для них "своя" газета, излюбленная. Бельчук часто говорит: "Но
ах, что я вижу!", или "Каково же было мое изумление, когда...", или еще: "О,
боги!" Тут я угадываю - и, вероятно, не ошибаюсь - бульварную газету
"Петербургский листок", его называли до революции "любимцем петербургских
дворников". Но Бельчук и не дворник. Кто же он? Вероятно, думается мне, он
из лавочников или мелких городских мещан. Перед самой революцией учился в
школе прапорщиков, но не успел покрасоваться, - невылупившийся офицер!
В массе мелких штрихов, из которых складываются в памяти мозаичные
портреты людей малознакомых, есть у меня одна деталь о Бельчуке, краткая,
мимолетная, крепко запомнившаяся. Тревожное положение Петрограда сейчас,
когда линия фронта проходит по ближайшим к городу дачным местностям,
сказывается, между прочим, в возникновении бесконечных слухов. Кто-то хочет
напугать, кому-то выгодно посеять панику... И вот однажды, в один из таких
моментов, когда из уст в уста передавали: "Вы слышали? Белые под самым
городом! Могут прорваться каждый час!", к нам на квартиру пришел священник,
отец Липовский. Он пришел к нам с предложением: если - как он выразился -
"произойдут неожиданные события" (читай: если белые займут Петроград), - он,
отец Липовский, просит нас спрятаться у него. Квартира его близко, и он нас
отстоит. У него нас никто не достанет. В частности, он просил немедля
послать к нему наших детей. Мы с мужем были глубоко тронуты, поблагодарили,
но, конечно, отказались. "Мы думаем, - сказал муж, - что это пустые слухи.
Ну, а если бы такое и случилось, - что ж? Как все, так и мы".
Конечно, такое отношение священника, отца Литовского, мы будем помнить
всю жизнь!
Но вот в тот же день я встретила на лестнице Бельчука. Одна секунда, -