"Александра Бруштейн. Свет моих очей... ("Вечерние огни" #4)" - читать интересную книгу автора

этом подлинно революционное значение и роль В.П. Филатова в науке. Он не мог
мириться с безнадежностью, с окончательностью существующих оценок - ни
хороших, ни плохих. Нет ничего хорошего, что было бы установлено навечно;
самое превосходно-хорошее изживает себя, доходя в свой срок иногда до полной
своей противоположности. Сколько таких превосходных - в свое время - истин,
открытых давно самим Филатовым, он бесстрашно отбрасывал в своих дальнейших
исканиях, найдя то, чего упорно добивался. Новое! Лучшее! Но не мирился он и
с тем, что почиталось навеки плохим, безнадежным. "Организм принципиально
может выздороветь почти от любой болезни", значит, дело врача найти те силы,
какие могут помочь больному организму выздороветь. Нужно лишь поставить его
в те условия, применить к нему те средства, какие могут помочь ему
исцелиться.
Мне посчастливилось встречаться с В.П. Филатовым не только в его
институте, где меня лечили, но и в жизни. В частности, в Сочи, где он
отдыхал в санатории одновременно со мной и моим мужем. Здесь, видя его очень
часто, мы еще ближе узнали его. Он был замечательный собеседник, превосходно
и интересно рассказывал, он тонко понимал юмор и сам отлично им владел.
Многие из его стихотворений (а он писал стихи, и неплохо, так же как рисовал
и писал красками) юмористические, часто очень остроумные. Читал он нам и
несколько глав начатой им автобиографии. Это было так хорошо в смысле
литературном, что следовало бы напечатать для широкого читателя.
А теперь - последнее. О чем и о ком бы вы ни рассказывали, всегда
найдется слушатель или читатель, который задаст вам - скажем прямо - неумный
вопрос. Если вы детский писатель, он непременно спросит вас, любите ли вы
детей, хотя, казалось бы, зачем вам писать для детей, если вы их не любите.
Если вы летчик, кто-нибудь непременно спросит вас: "А летать очень страшно?"
Меня иногда спрашивали и спрашивают: "Вот вы знали Филатова... А скажите, он
был хороший человек?"
"Был ли он хороший?" То есть был ли добрый? Любил ли он людей, да?
Доброта бывает разная. Есть такая доброта, о которой, как и об иной
простоте, можно сказать, что она "хуже воровства". Такая доброта со слезами
умиления подает неимущему фальшивую копейку, одновременно очень спокойно
снимая с него последние штаны. Бывает и такая доброта, - о ней очень хорошо
сказал мне старик, продавец одного из одесских магазинов: "Иной человек
думает - зачем я себе буду злой, когда я могу себе быть добрый!" Эта
доброта - с оговоркой "себе!" - тоже не находка: она ближайшая родственница
благодушного эгоизма. Есть, наконец, самая противная, вредная доброта,
сотканная из сентиментальности, идейного вегетарианства, из бездеятельного
сахаринового сочувствия к правым и виноватым, к жертве и палачу.
В светлых, мудрых аквамариновых глазах Филатова была совсем другая
доброта. Очень интересно, что В.П. Филатов не любил, чтобы ему рассказывали
о тех слепых и полузрячих, которых ему предстояло оперировать!.. "Вот, -
говорил он, - вы хорошо рассказали мне о таком-то (или о такой-то), я вас
слушал с интересом, даже с волнением. Но эта моя "добренькая жалость" только
мешает мне! Завтра я подойду к операционному столу, - передо мной будет
лежать человек с накинутым на голову покровом, в котором прорезано лишь
круглое отверстие для оперируемого глаза. Этот глаз - вот все, что я вижу.
Вот все, о чем я должен думать, должен все знать, все предвидеть. А
жалостливые мысли о его семейных неурядицах, служебных неприятностях - они
только отвлекут меня от главного и единственного: от операции, которую я