"Янка(Иван Антонович) Брыль. В семье" - читать интересную книгу автора

вернулся из пятого класса Новогрудской белорусской гимназии, закрытого
панами "коммунистического гнезда". Дядя, бабушка говорит, не был ни в чем
замешан и тогда, как и теперь, не лез в политику, он только читает да пишет.
Я удивляюсь подчас, почему он не посылает ничего в печать. Есть же в Вильно
белорусские журналы - "Колосья", "Летопись", выходила и газета "Наша воля",
покуда паны не закрыли ее. Печатают же там свои стихи Танк и Василек, -
пускай бы еще был и прозаик с рассказами о горьком мужичьем житье,
подписанными простым именем - Гончарик, именем, которых так много в наших
Гончарах!.. Бабушка и та порой не утерпит: "Отдохнул бы хоть. День и ночь
пишет. Потрясет руками и опять... Послал бы уж куда-нибудь свое писание". А
дядя только смеется: "Еще не готово..."
Похвалами он меня не балует. Долго вглядывается в рисунок, а потом:
"Вот это, - говорит, - видно, что пережито, захватило тебя. Чувствуется
живой дух... Только этому вот дядьке надо бы, насколько я его знаю, быть
повеселее, а он у тебя - точно мыла поел... Ну, а Люба явно позирует. Девка
"словно окоченела от счастья", - закончит он словами Чехова, и мы хохочем.
Отец мой и не художник и не писатель. Однако, когда дядя читает то, что
им написано, отец незаметно подмигивает мне в удачных местах; когда же мы
втроем рассматриваем мой новый рисунок, по тому, как они потихоньку
переглядываются, нетрудно догадаться, что они думают. Мне шестнадцать лет,
дяде пошел двадцать первый, а отцу за сорок, однако все мы, как говорит
бабушка, "один черт", все трое "как дети".
Хата наша - еще дедовская, маленькая и низкая. Через год и я уже буду
доставать рукой до потолка. Печь, огромная, как автобус, выходя из
кухни-боковушки, занимает чуть ли не половину хаты. За ширмой - две кровати,
а по эту сторону, где стоит стол и над столом иконы, тянется от лавки до
порога сделанный отцом топчан, обитый дерюжкой, под которую настлано сено.
На этом топчане, приставляя скамейку, я сплю вместе с дядей года уже четыре,
с тех пор, как перестал быть младшим в семье. До новой хаты нам очень
далеко, - когда еще подешевеет лес, пока ведь он панский. А сейчас, в
тесноте, культуры, как говорит отец, не заведешь. Только и культуры что
новый пол, ширма из дерюги да над топчаном полка с книгами - одна на все
наши Гончары.
Сегодня мать улеглась на печке, взяв туда и Толика. Отец и дядя уснули
недавно - один за ширмой, а другой на топчане. Отец часто разговаривает во
сне. Вот и сейчас он пробормотал что-то, повернулся на скрипучей кровати и
опять бормочет.
"Ну, началось", - с улыбкой подумал я. И вот уже можно разобрать
несколько слов:
- Так вы так считаете, Юрий Петрович? Ум-м... ум-м... - Он зашлепал
губами и умолк.
"Наверное, радио снится!" - подумал я и беззвучно засмеялся.
Дело в том, что отец, как говорит бабушка, "опять нашел себе игрушку" -
задумал купить радиоприемник. Решение это пришло только недавно, после
разговора с Процедурой, который лечит сейчас нашу Нину.
В ту ночь, когда я прибежал к отцу на мельницу, он, бросив мешок с
немолотым зерном, запряг лошадь, и мы помчались по местечку к дому, где жил
пан доктор, с такой быстротой, какую могла развить, спасаясь от кнута, наша
клячонка - существо без имени и без избытка сил. И что ж, напрасно так
спешили. Я впервые сам убедился, что доктора, пана Бадовского, за дело