"Янка(Иван Антонович) Брыль. В семье" - читать интересную книгу автора

- Здравствуй, здравствуй, Микола Степанович, - сказал он. - Видел,
брат, видел. Здравствуй, Алесь! Как, брат, тебя вытянуло!
- Ну, и как же он, что он говорил? Ваши, браток, все здоровы. Отец с
нашим Михасем всю зиму вместе в лес ездили, малыши подросли.
- Коля уже, должно, учится? - с улыбкой спросил Иван. - А как Шурка,
как Люба?
- Коля учится, - сказал отец, стараясь рассказывать поскорее, - Шурка с
Ниной моей - водой не разольешь, а Люба, браток, она, сам знаешь, плачет...
Ну, так что ж он сказал?
- Ничего не сказал, - опять улыбнулся Иван. - А как он - скажу.
Закурить нету?.. Хотя ты ведь не куришь... Забыл. Я, брат, не только это
забыл, и говорить почти разучился за год. Давай присядем.
Мы уселись на мокрой траве, где стояли.
- Михась в Березе, - сказал Иван.
И сразу все стало ясно.
Об этом месте много говорилось, о нем пели песни, за которые очень
просто было попасть туда же. Это - концентрационный лагерь, созданный пять
лет назад в помощь тюрьмам, которыми трудно было запугать народ. Береза
Картузская - два слова, которые на всю панскую Польшу и на весь мир
"прославили" дотоле неведомое западнобелорусское местечко.
- Видел я его целый месяц, - рассказывал Иван. - Однако говорить не
пришлось. Сам знаешь, слышал - там не разговаривают. Там ты, брат, не Микола
Гончарик и я не Иван Брозовский, - номер две тысячи семьсот восемьдесят
шестой. Ну, у Михася он больше на добрую тысячу пополнения. И все время -
молчи!.. Знаешь, как встречают там нашего брата? Даже у пана Дембины,
который вез нас туда, что-то шевельнулось в сердце. В полицейском сердце,
слышишь? За километр до лагеря говорит: "Ну, комиссары, сядьте да
подзаправьтесь из маминой торбы. Здесь вас накормят!.." Сели, известно, а
кусок в горло не идет... Не только новичкам, а и нам, кому уже приходилось
есть острожный хлеб, в наручниках... А встреча такая: по команде "бегом" -
сквозь полицейский строй под резиновыми дубинками. Потом, у самой проволоки,
поставили на колени. Сапогом в спину, чтоб лицом почувствовал эту колючую
проволоку, почувствовал, что такое "вольна и неподлегла ойчизна"* пана
Пилсудского. Так вот и жил до последнего дня, не зная, сколько придется там
просидеть. Правда, мы не сидели. Работа тоже такая, чтобы ты помнил, где
находишься: камни таскаем с места на место, копаем три дня яму - глубокую,
прямую, ровненько обрезая края, - а потом засыпаем и утрамбовываем... А
свободное время простаивали "смирно"... Сидеть можно только на полу, обняв
колени. А всего тяжелее - могильное молчание. Один только раз я услышал
громкий человеческий голос. Это было вначале, как только нас пригнали. В
коридоре нас опять колотили резиновыми палками, приговаривая: "Тэмп
комунэ!"** И вот один украинец крикнул на весь коридор: "Хай живэ
Радянська..." Окончить ему не дали. Избили так, что лежал весь в крови.
Молодой товарищ, горячий... Там наше дело - высидеть срок и снова сюда. Это,
брат, не тюрьма... Ну, так как же нам, Микола Степанович, закурить?
______________
* Свободная и независимая отчизна.
** Смерть коммуне!

- Да что там курить, - поднялся отец с травы. - Идем лучше к торбе да