"Буало-Нарсежак. Волчицы" - читать интересную книгу автора

У Аньес?
Элен сухо засмеялась и тут же ушла. Рояль смолк. Я снял с вешалки
плащ... Мне стало невмоготу в атмосфере этого дома. Нужно походить,
подумать, однако я заранее знал, что лицом к лицу столкнусь все с той же
неразрешимой проблемой.
Серые набережные утопали в черной воде. Сона дремала у подножия
лестниц, отражая мосты, облака, фасады домов; сами каменные постройки
казались менее реальными, чем их отражение в воде. Я бился над одним и тем
же: как Аньес могла додуматься до двух бородавок и с потрясающей точностью
воспроизвести наружность Бернара - человека, которого она никогда не знала,
поскольку продолжает называть его Жерве. Будь я настоящим Бернаром, я бы,
разумеется, разделил предубеждение Элен и посоветовал бы Аньес: "Малышка,
тебе не мешает провериться!" Но я-то был Жерве. Как часто, когда во мне
несколько дней кряду звучала та или иная музыкальная тема или какая-нибудь
мелодия, то ускользая, то вновь маня и не давая покоя, я чувствовал: музыка
где-то рядом, невидимая, она окружает меня; я не выдумывал ее, она позволяла
угнаться за собой. Я различал ее, как различают очертания в тумане;
очертания обретали форму, и ноты - пусть нематериальная и тем не менее
реальная субстанция - появлялись на бумаге. Из своего опыта я знал, что
искусство - это тоже внутреннее видение... Концерт, начатый мною перед
войной, вышел из моих ночей, моей опустошенности, неизведанных уголков моего
мозга. Может быть, вместо нот я мог бы различить какое-нибудь лицо?.. Тогда,
если Аньес действительно владеет даром ясновидения, я пропал! Тогда мне уж
точно крышка, ведь она постарается получше вглядеться в возникший образ - он
прояснится, оживет и, наконец, заявит: "Я Бернар!" А не то она примется за
меня, мое прошлое, все, что я старался спихнуть за закрытые ворота моей
памяти, и обнаружит там одну картину: моя жена в байдарке посреди текущей
сквозь ущелье глубоководной реки, за ее спиной мужчина, неловкий взмах
весла... И ткнет в меня пальцем: "Вы - Жерве!" Я облокотился о парапет
набережной; внизу, похожее на большую рыбу, покачивалось мое отражение.
Более или менее отчетливо я пожелал стать другим, но Бернар предавал меня,
ускользал; мое мертвенно-бледное лицо, наложенное на переливы речной воды,
деформируемое, растягиваемое ими, как медуза, плавало у подножия отраженных
домов, а рыбки пытались заглотнуть его. Я выпрямился, как это делают очень
старые люди. Город, пробуравленный неисчислимыми ходами, продырявленный
множеством потайных лазеек, образовывал вокруг меня кольцо. Я устал убегать.
Пусть Аньес дойдет до конца. Бернар или Жерве - какая разница!
Наступил час второго завтрака, я проголодался и вернулся. Элен села за
стол первая и за едой не проронила ни звука. Из нас троих естественней всех
держала себя Аньес. Ее близорукость позволяла ей смотреть на нас, но не
видеть. У меня же, когда я протягивал руку к блюдам и накладывал себе
ветчину, говядину, сыр, добытые благодаря промыслу Аньес, был, вероятно, вид
преступника. Царящее за столом напряжение было непереносимо. Вечером оно
усугубилось. В наш квартал вновь дали электричество, и люстра заливала
столовую праздничным светом. За обедом каждый слышал, как ест другой; стук
вилки о тарелку, звук пережевываемого хлеба - все становилось нестерпимым. Я
ощущал скованность и небывалую угнетенность, видимо, те же чувства в свое
время и подбили Аньес на ее тайное увлечение; и вновь чудовищное,
невыразимое любопытство влекло меня к ней.
После обеда мы разошлись более сдержанно и отчужденно, чем