"Буало-Нарсежак. Очертя сердце" - читать интересную книгу автора

туман, а виражи там крутые. Я их знаю. Поверьте мне, они очень опасны. Это
не первая авария в том месте.
Мелио присел на край стола, чтобы быть поближе к Еве. На Лепра он
старался не смотреть. Может, само присутствие пианиста казалось ему
неуместным.
- Чем вы намерены сейчас заняться? - спросил он.
- Не знаю, - ответила она. - Сначала отдохну. Смерть мужа вызовет
множество осложнений.
- Если я могу быть вам полезен... - начал Мелио.
В его словах не было ни малейшей сердечности. Он слишком дружил с
Фожером, чтобы быть другом Евы.
- Спасибо, - отозвалась Ева с тем же отчужденным достоинством. - Вы,
наверно, сможете мне помочь. К моему глубокому удивлению, муж не оставил
никакого завещания. Не доверил ли он вам какой-нибудь бумаги, которая...
Мелио прервал ее взмахом руки.
- Никакой, ни единой. К тому же...
Лепра сделал вид, что его заинтересовала последняя модель
проигрывателя, который стоял открытым на низком столике. Потом он медленно
двинулся вдоль книжных полок и остановился перед большим концертным роялем
марки "Плейель", который, оголив клавиатуру и переливаясь бликами,
красовался на возвышении. Он уже не слышал, что шептал Мелио, наклонившись
к Еве. Ему хотелось выйти отсюда на цыпочках и смешаться с толпой на
бульваре. Еву он увидит позже, когда у нее найдется время снова думать о
любви. Последние пять дней она была совсем чужой. "Разве я что-нибудь
значу?" - думал Лепра. Он почти непрерывно задавал себе этот вопрос. Нет,
его любовница о нем не думала, голова ее оставалась трезвой - она обсуждала
свои дела, кого-то принимала, отвечала на телефонные звонки и писала,
писала! Кому это она писала часами напролет? Друзьям, рассеянным по всему
свету. А то вдруг она сообщала ему пневматической почтой: "Сегодня я обедаю
с малюткой Мюриэль, она проездом в Париже. Извини, дорогой. До вечера". Но
вечером она вдруг звонила ему: "Встретимся чуть позже, Жанно. Я
задерживаюсь. Потом все объясню". И он ужинал один, где придется, а в
глубине его души затаилась глухая, невнятная, упорно саднившая боль. Ева
любила его - в этом он был уверен. Может быть, даже любила так, как никогда
никого прежде. Но стоило ей с ним расстаться, как он исчезал из ее жизни.
Она принадлежала всем другим. Отдавала себя другим. А ее взгляд - она так
смотрела на мужчин, ничего дурного при этом в мыслях не имея, что они не
могли не ухаживать за ней. А ей это было необходимо, чтобы почувствовать
свою власть, создать напряжение, которое было ее стихией. И еще чтобы
установить сразу тот непринужденный, сердечный, чуть-чуть двусмысленный
тон, который позволял ей пускаться в откровенности с незнакомыми,
обращаться с ними как с друзьями. Мужская дружба была ей важнее хлеба
насущного. С первого взгляда она угадывала в собеседнике его тайну,
распознавала горечь, неудачу, еще не утихшую боль. Она впитывала эманации
всех этих существований, которые мимоходом соприкоснулись с ее собственным,
и долго дышала ими, слегка хмелея от собственной жадности. Ее всегда тянуло
мысленно пережить опыт, которым с ней делились, исправить его, извлечь из
чужой души отзвук, похожий на патетический аккорд. Уставившись на огромное
черное крыло рояля, Лепра видел перед собой Еву во множестве обличий,
населявших его память. Какая Ева из них была подлинной? Та, которая