"Юрий Буйда. Сумма одиночества" - читать интересную книгу автора

основывается его убеждение. И всю жизнь его не оставляет смутное и
мучительное ощущение неполноты бытия вдали от брата. Наконец - через годы
- он приезжает в городок своего детства и спускается в ивовые заросли.
Легкое золото солнечного света льется сквозь невесомую зелень, плещется
на глинистых дорожках, и по мере углубления в заросли тревога оставляет
мужчину, который вдруг отчетливо понимает, что мелькнувший за поворотом
мальчик - его брат и они вот-вот встретятся, соединятся, станут целым, то
есть исцелятся, и жизнь приобретет не только завершенность, но и цель. Эта
последняя встреча - встреча с собой - замыкает круг бытия, где смерть
противостоит рождению, но не жизни...
Иногда в моих сновидениях возникает другая комната. Еще одна - та,
которой у меня нет. Чаще всего этот сон случается, когда боль становится
невыносимой, когда кажется, что уперся головой в непробиваемую стену и
жить просто не стоит. Я встаю и вхожу в другую комнату. Старенький
платяной шкаф с катушкой из-под ниток вместо ручки, узкая железная
кровать. У окна с пепельно-серой тюлевой занавеской - письменный стол, над
которым склонился мальчик лет одиннадцати-двенадцати. Машинальным
движением локтя - этот жест одиночества мне слишком хорошо знаком - он
прикрывает книгу, но ко мне не оборачивается, только ниже склоняется над
столом. А я почему-то не могу сделать хотя бы шаг - вероятно, таковы
законы этого сна. В комнате зеленоватый аквариумный полусвет.
Мы не произносим ни слова. Я не знаю, сколько длится наша молчаливая
встреча.
Ничего не происходит. Возможно, мальчик за столом - я (а увидеть себя
во сне - дурная примета). Наконец картина начинает меркнуть, расплывается,
гаснет. Все.
Жаль только, что не удалось рассмотреть название книги. Я просыпаюсь. И
хотя жизнь вроде бы ничуть не изменилась, боль уже не кажется безысходной
- это, конечно, не исцеление, но жизнь, пусть ненадолго, обретает цель...



Когда она умерла, мне было двадцать пять. Она была на год старше меня.
Ее хоронили поздним январским вечером, в пургу при тридцатиградусном
морозе.
Пришлось сжечь на отведенном участке кладбища десяток автопокрышек,
прежде чем почва стала поддаваться киркам, но все равно могилу копали
часов пять.
Началось настоящее снегопреставление. Прощание было торопливым:
ежеминутно приходилось смахивать с ее лица толстый слой снега. Она была в
светлом летнем платье с неглубоким вырезом, не скрывавшим начала шрама,
оставшегося после вскрытия. "Разрез по Шору,- вдруг прошептал кто-то.-
Очень удобно: одним махом добираются до сердца, легких, печени... Очень
удобно".
Как ни странно, мучения мои начались лишь спустя полгода. Я вдруг
вспомнил, что ни разу не сказал, что люблю ее. Вспомнил размолвки, ночи и
Элтона Джона - "Singleman" - с магнитофона "Дайна", венгерское вино и
дешевые литовские сигареты без фильтра, наконец, самое мучительное - тех,
кто был у нее до меня... Я пытался забыть ту боль, что причинил ей, но не
смог, как не смог вспомнить тех трех слов, которые она произнесла в первую