"Юрий Буйда. Сумма одиночества" - читать интересную книгу автора

с половиной метра. Почти квадрат - круг, из которого не вырваться.
Геометрия зла. Справа от окна - маленький письменный стол с пишущей
машинкой, пепельницей и толстенной пачкой чистой (как сам ужас) бумаги.
Вдоль стены - неширокая тахта без двух ножек, одна заменена кирпичами, в
роли другой выступает желтый пятитомник Сервантеса. Изредка на
полуистлевшей маслянистой поверхности тахты раскидывают свои
горизонтальные прелести - блинообразные груди, вялые животы - мои
немногочисленные подружки из тех, о которых принято говорить, что не
бывает некрасивых женщин, а бывает мало водки. Дальше - двустворчатый
платяной шкаф, слишком даже просторный для моего скудного гардероба и
бельевого запаса.
Напротив тахты, вдоль другой стены,- книжные полки. С потолка свисает
костлявая латунная люстра с вечно перегорающими лампочками, которые
приходится добывать на лестничных площадках, разумеется, тайком от
добропорядочных соседей.



Я пытаюсь написать заметки об одиночестве. Почему русский человек так
жаждет одиночества? Национальному самосознанию чужда культура одиночества,
вызревшая на христианском Западе. Оборотной стороной европейского
индивидуализма является индивидуальная ответственность, лежащая в
основании свободы со времен евангелистов. Западное одиночество - это труд,
который может восприниматься и как проклятие, но не сводимо к проклятию.
Для общинного, коллективистского русского сознания, усматривающего в
индивидуализме лишь зло, одиночество - это душевное состояние, ибо наша
свобода - это свобода мистического восхождения индивидуальной души к Богу,
свобода слияния с Ним. Столетиями русские люди жили на миру, в тесных
жилищах, не имея возможности побыть наедине с собой и завидуя святым
подвижникам, затворявшимся в лесных скитах и монастырях...
Мы мечтаем о проклятии одиночества.
А я - я ненавижу свое жилище.
По ночам я прислушиваюсь к звукам, зарождающимся в глубинах дома. Скрип
кроватей. Капля, с болезненным звоном разбивающаяся в раковине. Чей-то
всхлип.
Полузадушенный женский крик. Плач младенца. Взбрех спящей собаки. Шаги.
Дверь.
Лифт. Но это опять не ко мне. Краски и запахи чужих сновидений глубокой
полночью сгущаются и смешиваются, проникая во все уголки дома, моей
комнаты и моего ума. Утром бывает очень трудно выделить свои сны из
слипшейся массы чужих видений, отделить свой кошмар с пауками и
клюворылыми гадами от райского хаоса, клубящегося в сознании юной девушки,
со счастливым стоном подающейся влажнеющим спелым лоном навстречу
прекрасному золотому змею, который прилетает к ней каждую ночь...
Я курю у окна. Пора. Обернуться нужно вдруг, внезапно. Конечно же, это
всего-навсего игра. Но иногда мне кажется, что, пока я глазел в окно,
кто-то перебирал мои вещи. Мистика. Авторучка на письменном столе лежит не
так, как положил ее я. Почему-то оказывается открытой папка со старыми
рукописями. А если заглянуть в платяной шкаф, наверняка окажется, что
серый костюм с накладными карманами висит не с краю, а рядом с черным,