"Юрий Буйда. Сумма одиночества" - читать интересную книгу автора

сносить ее шипение и шпыняния, ее придирки и менструальное нытье, надоели
кряхтение, жалобы и пьяненькие воспоминания старых товарищей, надоело,
наконец, тратить золото бытия на медь быта,- а, была не была, пан или
пропал, то есть, конечно, сначала пан, а уж потом - пропал. Но ведь за
ночь с Клеопатрой, с царицей: стать властелином этого тела (не важно -
какого, важно - Клеопатриного), стать триумфатором, царем...
Вот и второй.
За ним Критон, младой мудрец, Рожденный в рощах Эпикура, Критон,
поклонник и певец Харит, Киприды и Амура...
Эпикуреец. Но не в гегелевском понимании, оказавшем такое влияние на
восприятие Эпикура обыденным сознанием. Не жуир, бонвиван и т. п. Но
философ, призывающий к мужеству, к бесстрашию перед лицом смерти и
безжалостных богов,- тот, кто писал Идоменею: "В этот счастливый и вместе
с тем последний день моей жизни я пишу вам следующее. Страдания при
мочеиспускании и кровавый понос идут своим чередом, не оставляя своей
чрезмерной силы. Но всему этому противоборствует душевная радость при
воспоминании бывших у нас рассуждений".
Хариты, Киприда и Амур рядышком - не по воле Пушкина, разумеется,- со
страданиями при мочеиспускании и кровавым поносом.



В 1835 году Пушкин уже мог бы допустить подобное соседство (хотя
стихотворная часть "Ночей" писалась с 1824 года). Гегелевский эпикуреец не
встал бы под пистолет на Черной речке.
Третий.
Любезный сердцу и очам, Как вешний цвет едва развитый, Последний имени
векам Не передал. Его ланиты Пух первый нежно оттенял; Восторг в очах его
сиял; Страстей неопытная сила Кипела в сердце молодом...
(Боже! "Кипела в сердце молодом"! "Ланиты"! Это, конечно же, не
тридцатишестилетний Пушкин, это итальянец, жалкий импровизатор, без строф
которого не обойтись сюжету малоподвижной прозы,- и довольно.) Кто он,
третий?
Пух первый - это ведь еще мальчик. И - готов к смерти, к гибельному
служению мощной Киприде (великолепный эпитет, искупающий существование
всех этих "гордых", "любезных" и проч.) и подземным царям - одновременно.
Повзрослев, он мог бы стать Печориным. Или Акакием Акакиевичем. Или
Девушкиным. Но сейчас - кто он? Проще всего предположить: Пушкин, и это не
будет чудовищной клеветой. Тридцатишестилетний поэт, вспоминающий себя
двадцатишестилетнего. Он еще не старик Флавий, но уже не младой мудрец
Критон - кто ж он? Он не знает, он пытается понять, обращаясь в свое
прошлое, к стихам одиннадцатилетней давности. Тоска по романтизму? Да не
был он "стандартным" романтиком никогда, хоть и называли его иные критики
"Байроном для бедных" (а иные - их воображение вполне можно сравнить с
выгребной ямой, полной гниющих чудовищ,- Мортириным). Он уже иной, иной,
ему уже не дописать того стихотворения, ему уже просто неинтересно
рассказывать еще одну романтическую историю о пламенном юнце, покупающем
ценою жизни ночь Клеопатры.
Но юноша не умер, как не умер и мальчик, и он приводит его на пир. К
расчету.