"Владимир Булат. Наше светлое средневековье" - читать интересную книгу автора

Мессир Жак Ширак - мэр Парижа как раз прохаживался по торговым рядам
неподалеку, поэтому быстро подошел и напустил на себя грозный вид:
- Согласно королевскому ордонансу от дня Святого Михаила 1966 года от
Воплощения Господа вольный королевский горожанин не может быть схвачен
королевскими вербовщиками, тем более на улицах Парижа. Отпустите его!
- А как же права человека? - подхватил молодой ремесленник-ювелир,
пробравшийся сквозь толпу к схваченному.
- Да какой же это горожанин? - возразил капитан.- Это крестьянин. Судя
по одежде, из Иль-де-Франса.
Теперь все уставились на схваченного. От одного слова теперь зависела
вся его дальнейшая судьба. Если он действительно горожанин, его немедленно
отпускают и даже приносят извинения, а если это крестьянин...
- Мэтр Жак, вы не знаете его? - поинтересовался кто-то из толпы.
- В Париже 100 тысяч жителей, - развел руками мэтр Жак. - Всех не
упомнишь. Это не Руан какой-нибудь. Кто ты? - спросил он все еще не
окончательно пришедшего в себя дядюшку Луи.
- Когда я был ребенком, меня звали малышом, теперь я - старина, а звать
меня дядюшка Луи, - отвечал дядюшка Луи. - Но я не крестьянин! Я из
потомственных испанских дворян - де Фюннесов. Мои предки разорились лет сто
назад.
- Рассказывай! - капитан не поверил смерду, который, чтобы выкрутиться,
вздумал выдумать себе королевскую генеалогию.
- Но это правда! Во время последней редукции нас должны были вписать в
дворянство.
- Врет! - сказал пожилой подмастерье с испитой мордой. - Я сам видел,
как он только что продавал на рынке поросят. Мужик он. Деревенщина. Ничего,
в армии тебя сделают маршалом, тогда и дворянство получишь, холоп!
Другие зрители резко потеряли интерес к персоне дядюшки Луи, тем более
что со стороны реки уже доносились звуки рожков и хлопанье весел о воду.
Люди стали расходиться, а упирающегося и осипшего от негодования дядюшку Луи
потащили дальше.


Ночь повисла над Малагой. Город спал, и лишь один-единственный человек,
если не считать дозорного на городской башне, которому платили жалование за
счет германдады, бодрствовал и при скудном свете лихорадочно строчил в
полутемной комнате, больше похожей на келью отшельника, чем на рабочий
кабинет филолога. Он - нестарый еще мужчина, с усами, рыжий, немного
смахивающий на армянина, - буквально задыхался от нетерпения, ибо мог писать
без перерыва десять месяцев, если бы не нуждался в пище и сне:
"Для тех чужеземцев, кто не привез с собой своей милой, улица
любвеобильных французских гетер была превращена в целый город, еще более
обширный, чем город за металлической решеткой, и в одну прекрасную среду
прибыл целый караван, нагруженный совершенно особенными шлюхами и
вавилонскими блудницами, обученными всем видам обольщения, начиная с тех,
что были известны в незапамятные времена, и готовыми возбудить вялых,
подтолкнуть робких, насытить алчных, воспламенить скромных, проучить
спесивых, перевоспитать отшельников. Улица Турков, сияющая огнями магазинов
заморских товаров, которые появились на смену старым арабским лавочкам, в
субботние ночи кишела толпами искателей приключений; они толклись у столов с