"Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита (Черновые редакции романа)" - читать интересную книгу автора

ему громадные деньги. Лихач с дорогой душой увез бы несчастного, но
представители милиции преградили путь.
Минут пять понадобилось, чтобы рассеялись возбужденные толпы с Садовой.
Полуодетые исчезли, а голого увез на том же лихаче единственный не
изумившийся ничему происходящему расторопный милиционер. Последний проявил
великолепную находчивость и энергию. Он велел лихачу закрыть фартуком и
верхом пролетку, и несчастный голый скорчился в экипаже, как бедный,
затравленный толпой зверек.
Римский закрыл окно и вернулся к столу. Директор не удивился
происшедшему на улице, да и нечему было удивляться. Не было никаких сомнений
в том, что эти раздетые были из "Кабаре" - те самые, которые соблазнились и
приобрели вещи в сомнительном магазине клетчатого гаера. Фокус выплеснулся
за пределы "Кабаре", но с фокусом Римский примирился, как бы странен он ни
был. Вне сомнений, заграничные фокусники применяли гипноз. Последствия
сеанса...
- Черт с ним, с гипнозом, - сморщившись, пробормотал Римский и
уставился в фотограмму.
Сейчас самым важным для Римского было одно: решить вопрос о том,, нужно
ли звонить в ГПУ или нет. На первый взгляд и сомнений быть не могло. Когда
директора театров залетают во Владикавказ, а администраторы театров
исчезают... звонить необходимо. И тем не менее руки у директора сделались
как бы деревянными. Почему, почему вы, Григорий Максимович, не беретесь за
трубку телефона? Да, это трудно было бы объяснить!
Здание театра начало стихать. Публика покинула его, а затем ушли цепью
и капельдинеры. В здании осталась только одна дежурная, пожарный на своем
посту за сценой. В кабинет к директору никто не постучал, так как было
известно, что Григорий Максимович нередко остается работать в кабинете.
Прошли последние гулкие шаги по коридору, а затем стала полная тишина.
Римский курил папиросу за папиросой, морщился и о чем-то думал. Чем
больше он курил, чем больше думал, тем больше у него расстраивались нервы.
Не только им овладела тоска, но даже и какие-то воспоминания, жгучие,
неприятные.
Печальная цепь его размышлений была прервана звонком. Ожил телефон на
столе. Тут всякому бы стало понятно, насколько развинтились нервы у
директора. Он вздрогнул так, как если бы его укололи в бок. Но оправился и
снял трубку. Прежде всего, на его "Да!" никто ничего не сказал, но почему-то
Римский угадал, что кто-то есть у аппарата. Ему почудилось даже, что он
слышит, как кто-то, притаившись, дышит у аппарата.
- Да... - повторил тревожно директор. Тут он услышал голос. И голос
этот хрипловатый, женский, низкий был Римскому не знаком.
- Пришлю к тебе гонца, - сказала дальняя женщина, - берегись, Римский,
чтобы он не поцеловал тебя!
И голос пропал. Римский повесил трубку.
- Хулиганы! - шепнул злобно и страдальчески директор, но никакой
уверенности в его голосе не было. Тревога окончательно овладела им. Он пожал
плечами, потом пробормотал:
- Надо будет валерианки принять.
А затем добавил веско и решительно:
- Так вот что, Григорий Максимович, - звонить или не звонить? Проверю
цепь, - шепнул сам себе Григорий Максимович.