"Михаил Булгаков. Письма" - читать интересную книгу автора

заколдовал.
Продолжаю: так вот, в дружелюбные руки примите часть душевного бремени,
которое мне уже трудно нести одному.
Это, собственно, не письмо, а заметки о днях... Ну, словом, буду писать
Вам о "Турбиных", о "Мольере" и о многом еще. Знаю, что это не светский
прием, говорить только о себе, но писать ничего и ни о чем не могу, пока не
развяжу свой душевный узел. Прежде всего о "Турбиных", потому что на этой
пьесе, как на нити, подвешена теперь вся моя жизнь, и еженощно я воссылаю
моления Судьбе, чтобы никакой меч эту нить не перерезал.
Но прежде всего иду на репетицию, а затем буду спать, а уж выспавшись,
письмо сочиню. Итак, до следующего письма. Привет Анне Ильинишне!
Ваш М.

Из Москвы в Ленинград
24 апреля 1932 года

II-е.
Дорогой Павел Сергеевич, итак, мои заметки. Я полагаю, что лучше всего
будет, если, прочитав, Вы бросите их в огонь. Печка давно уже сделалась моей
излюбленной редакцией. Мне нравится она за то, что она, ничего не бракуя,
одинаково охотно поглощает и квитанции из прачечной, и начала писем, и даже,
о позор, позор, стихи!
С детства я терпеть не мог стихов (не о Пушкине говорю, Пушкин - не
стихи!), и если сочинял, то исключительно сатирические, вызывая отвращение
тетки и горе мамы, которая мечтала об одном, чтобы ее сыновья стали
инженерами путей сообщения.
Мне неизвестно, знает ли покойная, что младший стал
солистом-балалаечником во Франции, средний ученым-бактериологом все в той же
Франции, а старший никем стать не пожелал.
Я полагаю, что она знает. И временами, когда в горьких снах я вижу
абажур, клавиши, Фауста и ее (а вижу я ее во сне в последние ночи вот уж
третий раз. Зачем меня она тревожит?), мне хочется сказать - поедемте со
мною в Художественный Театр. Покажу Вам пьесу. И это все, что могу
предъявить. Мир, мама?

Пьеса эта была показана 18 февраля. От Тверской до Театра стояли
мужские фигуры и бормотали механически: "Нет ли лишнего билетика?" То же
было и со стороны Дмитровки.
В зале я не был. Я был за кулисами, и актеры волновались так, что
заразили меня. Я стал перемещаться с места на место, опустели руки и ноги.
Во всех концах звонки, то свет ударит в софитах, то вдруг, как в шахте,
тьма, и загораются фонарики помощников, и кажется, что спектакль идет с
вертящей голову быстротой. Только что тоскливо пели петлюровцы, а потом
взрыв света, и в полутьме вижу, как выбежал Топорков и стоит на деревянной
лестнице и дышит, дышит... Наберет воздуху в грудь и никак с ним не
расстанется... Стоит тень 18-го года, вымотавшаяся в беготне по лестницам
гимназии, и ослабевшими руками расстегивает ворот шинели. Потом вдруг тень
ожила, спрятала папаху, вынула револьвер и опять скрылась в гимназии
(Топорков играет Мышлаевского первоклассно).
Актеры волновались так, что бледнели под гримом, тело их покрывалось