"Эдвард Джордж Бульвер-Литтон. Призрак" - читать интересную книгу автора

его вдруг кто-то тронул за руку.
Он обернулся и увидел подле себя Нико.
- Великий художник! - воскликнул Нико. - Но его жанр не нравится мне.
- И мне тоже, но я восхищаюсь им. Красота и спокойствие нравятся нам;
но к темному и ужасному мы испытываем глубокое чувство, похожее на любовь.
- Это правда, - проговорил Нико. - А между тем это чувство есть только
суеверие. Сказки о феях, привидениях и дьяволе, которыми питают нас няньки,
суть часто источники впечатлений нашего зрелого возраста. Но искусство не
должно потворствовать нашему невежеству, искусство должно показывать только
истину. Признаюсь, что Рафаэль нравился бы мне больше, если бы я имел
симпатию к его сюжетам; но его святые и мадонны кажутся мне только мужчинами
и женщинами.
- Из какого же источника должна живопись черпать свои сюжеты?
- Без сомнения, из истории, - отвечал сурово Нико, - из тех великих
римских сражений, которые внушают людям чувство свободы и мужества и в то же
время республиканские добродетели... Я жалею, что кисть Рафаэля не
изобразила битвы Горациев, но Франции и ее республике предназначено дать
потомству новую, настоящую школу в искусстве, которая никогда не могла бы
развиться в стране попов и лицемеров.
- Значит, святые и мадонны Рафаэля представляются вам просто мужчинами
и женщинами? - спросил с удивлением Тлиндон, не обращая внимания на
разглагольствования француза.
- Конечно!.. Ха-ха! - неприятно засмеялся Нико. - Уж не хотите ли вы,
чтобы я верил в святцы?
- Но идеал?
- Идеал! - прервал Нико. - Вздор! Итальянские критики и ваш англичанин
Рейнольдс вскружили вам голову своими gusto grande и идеальной красотой,
которая говорит душе! Во-первых, есть ли еще душа? Я понимаю человека,
который просит меня сочинить для тонкого вкуса, для развитого ума, для
разума, понимающего истину; но для души... чушь... Мы являемся только
видоизменениями материи, и живопись есть одно из таких видоизменений.
Глиндон Переводил взгляд с картины на Нико и с Нико на картину.
Догматик выразил мысли, пробужденные в нем видом картины. Глиндон, не
отвечая, покачал головой.
- Скажите мне! - воскликнул вдруг Нико. - Этот шарлатан Занони... О! Я
знаю теперь его имя и фиглярство... Что он вам говорил про меня?
- Про вас? Ничего; он предупреждал меня только против ваших идей.
- А... это все? - воскликнул Нико. - Это знаменитый обманщик, и при
нашем последнем свидании, на котором я обнаружил его хитрости, я подумал,
что он станет мстить какими-нибудь сплетнями.
- Обнаружили его хитрости!.. Каким образом?
- Это длинная и скучная история: он хотел открыть одному из моих друзей
тайны долгой жизни и секреты алхимии. Советую вам отказаться от такой
малопочтенной связи.
Сказав это, Нико поклонился и, не желая, чтобы его расспрашивали на
этот счет, пошел своей дорогой.
Душа Глиндона укрылась в искусстве, как в убежище, и слова и
присутствие Нико были для него довольно неприятны. Его взгляд перешел с
пейзажа Сальватора на "Рождество" Корреджио: разница между двумя жанрами
поразила его как новое открытие.