"Эдвард Джордж Бульвер-Литтон. Последний римский трибун " - читать интересную книгу автора

пригласил вас для того, чтобы прочесть вам эту надпись. Она обозначает
условия и пределы этой власти. Императору предоставляется право издавать
законы и заключать союзы с какой бы то ни было нацией; расширять или
уменьшать пределы городов и округов и, заметьте это, синьоры, возводить
людей в звание вождей и царей и лишать их этого звания; учреждать города и
уничтожать их. Словом, все атрибуты верховной власти. Да, этому императору
была вверена обширная власть, но кем? Слушайте, прошу вас, внимательно, не
пропустите ни одного слова. Кем, спрашиваю я: римским сенатом! А что такое
был римский сенат? Представитель римского народа.
- Я знал, что он до этого дойдет, - сказал кузнец, который стоял в
дверях со своими товарищами, но до слуха которого ясно и отчетливо доходил
звонкий голос Риенцо.
- Молодец! И это он сказал при синьорах!
- Да, вы видите, чем был народ, и мы бы никогда этого без него не
узнали.
- Тише, ребята, - сказал офицер тем из толпы, между которыми слышались
эти замечания, произносимые шепотом.
Риенцо продолжал:
- Да, народ вверил эту власть и следовательно она принадлежит народу.
Не присвоил ли гордый император себе корону? Не взял ли власть сам собой? Не
родилась ли она с ним? Не получил ли он ее, бароны, посредством обладания
укрепленными замками или высоким происхождением? Нет, при всем своем
могуществе, он не имел права ни на одну малейшую частицу этой власти без
голоса и доверенности римского народа. Такой привилегией, сограждане,
пользовались наши отцы, хотя в то время свобода была только тенью того, чем
была прежде; всякая власть была даром народа. Спрашиваю: что же вы можете
дать теперь? Какой отдельный человек, какой даже незначительный начальник
просит у вас власти, которую он присваивает? Его сенат - меч. Грамота его
привилегий написана не чернилами, а кровью. Народ! В Риме нет народа! О,
если бы мы могли вырыть из могилы дух прошедшего так же легко, как
воспоминание о нем!
- Если бы я был вашим родственником, - прошептал Монреаль Адриану, - то
я дал бы этому человеку мало времени между его проповедью и исповедью.
- Кто вам император? - продолжал Риенцо. - Иностранец! Кто великая
глава вашей церкви? Изгнанник! Вы лишены законных вождей. А почему? Потому
что вы не лишены беззаконных тиранов. Своеволие ваших нобилей, их споры и
распри заставили святого отца удалиться из наследия св. Петра; они наполнили
римские улицы вашей кровью. Она растратили богатства, добытые вашими
трудами, на частные союзы и содержание наемных негодяев. Ваши силы истощены
против вас самих, вы сделали посмешищем вашу родину, бывшую некогда
властительницей мира; вы намочили губы ее желчью и надели терновый венец на
ее голову! Как, синьоры! - вскричал он вдруг, повернувшись к Савелли и
Орсини, которые, стараясь освободиться от трепета, возбужденного в их
сердцах пламенным красноречием Риенцо, презрительными жестами и улыбками
выражали теперь свое неудовольствие, не смея его выразить громко в
присутствии наместника и народа. - Как, даже в то время, когда я говорю, вас
не останавливает святость этого места? Я, правда, незначительный человек, не
более как гражданин Рима; но я имею одну заслугу, я возбудил против себя
многих врагов и поносителей тем, что я сделал для Рима. Меня ненавидят,
потому что я люблю мою родину; меня презирают, потому что я хочу ее