"Эдвард Джордж Бульвер-Литтон. Последний римский трибун " - читать интересную книгу автора

проницательность часто была сбиваема с толку причудами; огромное честолюбие
исчезало перед каким-нибудь пустым искушением. Его упругая, сангвиническая и
смелая натура была верна только желанию военной славы, поэзии отважной и
бурной жизни и восприимчивости к той нежной страсти, без прикрас которой не
полон ни один портрет рыцаря. В этом отношении Монреаль был способен к
чувству, к нежности и верной преданности, что, по-видимому, было
несовместимо с его беспечным легкомыслием и беспорядочной карьерой.
Он медленно встал.
- Не о себе, - сказал он, закутываясь в плащ и уходя, - я так горевал.
Но мучение минуло, и самое худшее известно. Итак, обратимся теперь опять к
тем вещам, которые никогда не умирают, - к беспокойным намерениям и отважным
планам. Проклятие этой ведьмы еще леденит мою кровь, а это место таит в себе
что-то роковое и ужасное. А! Что значит этот внезапный свет?
Свет, бросившийся в глаза Монреаля, походил на звезду; он был больше
объемом, несколько покраснев и сильнее. Сам по себе он не представлял ничего
необыкновенного и мог выходить из монастыря или из хижины. Но он сиял в той
части Авентина, на которой не было, обитаемых жилищ, а только одни пустые
развалины и обрушившиеся портики; сами имена их прежних обитателей погибли.
Зная это, Монреаль почувствовал некоторый таинственный страх при виде этого
неподвижного луча, озаряющего мрачный ландшафт. Он был не лишен суеверия
рыцарей того времени, притом теперь как раз был час духов и привидений. Но
страх перед здешним или нездешним миром не мог долго оставаться в душе этого
смелого разбойника, и после непродолжительного колебания он решился
уклониться от своего пути и узнать причину явления. Бессознательно
воинственная нога варвара шла по месту прославленного или, если угодно,
бесславного храма Изиды, бывшего некогда свидетелем тех неистовых оргий, о
которых упоминает Ювенал. Он дошел, наконец, до густого и темного
кустарника, сквозь отверстие которого сиял таинственный свет. Пробравшись
через темную листву, рыцарь достиг большой развалины, мрачной и без крыши,
откуда неясно и глухо доносился звук голосов. Сквозь расселину стены,
образующую род окна около десяти футов от земли, свет падал на землю,
заключенный, так сказать, в рамку из массивной тени, и пробиваясь сквозь
обвалившийся портик, находившийся как раз возле. Провансалец стоял на том
самом месте, где был храм, портик и библиотека свободы (первая публичная
библиотека в Риме). Стена развалины была покрыта бесчисленным множеством
ползущих растений и диким папоротником, и со стороны Монреаля мало
требовалось ловкости, чтобы с помощью их подняться до высоты отверстия и под
прикрытием роскошной листвы смотреть внутрь. Он увидел стол, освещенный
восковыми свечами; посередине стола находились распятие, обнаженный кинжал,
развернутый свиток, имевший священный характер, как показывала вся
обстановка, наконец, медная чаша. Около сотни людей в плащах и черных масках
стояли неподвижно вокруг. Один из них был выше, прочих ростом и без маски;
его бледный лоб и суровые черты при этом свете казались еще бледнее и
суровее; он, казалось, оканчивал речь к своим товарищам.
- Да, - сказал он, - в латеранской церкви я сделаю последнее воззвание
к народу. При помощи наместника папы, которому я сам служу в качестве
должностного лица первосвященника, религия и свобода - герои и мученики
соединятся в одном деле. После того - слова бесполезны; должны начаться
действия. Перед этим распятием я даю клятву в верности, над этим клинком
обрекаю жизнь мою возрождению Рима! А вы (ни в плащах, ни в мантиях тогда не