"Эдвард Джордж Бульвер-Литтон. Последний римский трибун " - читать интересную книгу автора

повиноваться; и так как всегда природные наклонности могут преодолеть
установившийся обычай, то она, несмотря на то, что родилась в стране, где
молодые и незамужние женщины обыкновенно стеснены и связаны в своих
поступках, присвоила, а через то и приобрела привилегию независимости.
Правда, она имела больше образованности и ума, чем их обыкновенно выпадало
на долю женщин того времени; и довольно для того, чтобы в глазах своих
родителей быть чудом. Она обладала также тем, что они ценили еще больше -
необыкновенной красотой, и - чего они боялись - неукротимой гордостью,
которая, однако же, соединялась с тысячью нежных и привлекательных качеств и
даже, казалось, исчезала там, где она любила. В одно и то же время
тщеславная и великодушная, решительная и страстная, она в самом тщеславии
своем обладала каким-то великолепием, в причудливости - идеальностью: ее
недостатки составляли часть ее блистательных качеств; без них она бы
казалась меньше женщиной. Зная ее, вы бы судили обо всех женщинах не иначе,
как принимая ее за образец. Рядом с ней более нежные качества казались не
очаровательнее, а пошлее. Она не имела честолюбия низшего сорта, она упорно
отказалась от многих партий, на которые дочь Разелли почти не могла
надеяться. Необразованные умы и дикое могущество римских патрициев казались
ее воображению, преданному мечтам и поэзии высокого звания, чем-то
варварским и возмутительным, внушающим в одно и то же время ужас и презрение
к ним.
Поэтому она миновала свой двадцатый год, не выйдя еще замуж, но не без
любви, о которой мечтала. Сами недостатки ее характера возвысили тот идеал
любви, который она себе составила. Ей нужно было существо, вокруг которого
могли бы соединиться все ее наиболее тщеславные качества: она чувствовала,
что любовь ее должна была переходить в обожание; ей нужен был необыкновенный
идол, пред которым бы склонился ее твердый и повелительный дух. Не похожая
на женщин более кротких, которые любят выполнять мимолетные капризы нежного
господства над мужчиной, она должна была перестать повелевать там, где
любила, и тотчас же перейти от гордости к преданности. Качества, которые
могли привлечь ее, были так редки, ее гордость так настоятельно требовала,
чтобы они были выше ее собственных, хотя того же рода, что ее любовь
возвысила свой идеал в степень какого-то божества. Привыкнув презирать, она
чувствовала всю роскошь благоговения! И если бы судьба соединила ее с
человеком, которого она любила бы таким образом, то натура ее могла бы
возвыситься натурой своего образца. Что касается ее красоты... Читатель,
если ты когда-нибудь будешь в Риме, то увидишь в Капитолии изображение
Кумской Сивиллы, о котором не может дать даже слабое понятие ни одна из
многочисленных ее копий. В мрачной красоте этих глаз есть что-то странное и
неземное. Прошу тебя, не смешивай этой Сивиллы с какой-нибудь другой, потому
что в римских галереях множество Сивилл*. Та, о которой я говорю, смугла, и
лицо ее имеет восточный тип; платье и тюрбан при всей своей пышности меркнут
пред густым, но прозрачным румянцем ее розовых щек; волосы ее были бы черны,
если бы не имели того золотого блеска, который смягчает их цвет и дает ему
оттенок, встречаемый только на юге, да и то чрезвычайно редко; черты, хотя
не греческие, но безукоризненные, рот, лоб, окончательно сформировавшийся в
изящный контур, - все человечно и сладострастно; выражение, вид представляют
нечто более возвышенное; формы, может быть, слишком полны для совершенства
красоты, для пропорций скульптуры, для изящества афинских моделей, но этот
роскошный недостаток имеет свое величие. Смотрите подольше на картину: она