"Якоб Бургиу. За тридевять земель..." - читать интересную книгу автора

Нелу, мой взрослый двоюродный брат, наткнулся под навесом на мешок с
остатками цемента и заделал щербины на крыльце: теперь отцу будет удобно,
сидя на нем ночи напролет, сторожить нас. Надо ли, не надо было обмазывать
глиной присбу, но тетя Оля воспользовалась случаем и освежила ее: как знать,
может, человеку наскучит сидеть по-сиротски на крыльце и придет ему в голову
прогуляться вокруг дома по приступке. Даже Маричика, кроткая жена Нелу,
создание столь тихое и пугливое, что, бывало, даже разозлишься, не слыша,
что она отвечает на твое "здрасте", теперь разошлась и вызвала подавленные
смешки, растолковывая всем, зачем протирает окна и моет полы в комнатах.
Не позови мама людей к столу, пожалуй, шутки на отцов счет, как и труды
по дому, нипочем бы не кончились. Так уж ведется в нашем селе: работа,
которую подгоняет добрый смех, спорится. Особенно когда принимается за нее
целый род ради спасения от смертных побоев неразумных и непочтительных
детей, до срока выносящих из дому веселые тайны, которые, впрочем, не
сегодня-завтра послужат к вящей славе рода Чубарэ, и не только в селе, но и
во всей нашей необъятной стране.
Да, успех превзошел ожидания отца. Заставив гостей притворными жалобами
взяться за дело, он хотел единым духом погасить две свечи, от которых по его
вине начались неурядицы в доме. Во-первых, успокоить маму и показать ей,
что, несмотря ни на что, он был и остается хозяином, главой семьи, что это
именно он, а не она, рожден носить кушму на голове; во-вторых, и родичей,
коль уж они такие шустрые и задушевные, приструнить маленько, чтобы не
переступали меру и не совали носа в чужое просо. Но не удалось, не вышло у
отца, потому что, вспыхнув раз, эти огни поддерживали друг друга. Мама
перестала плакать, зато воспылала гневом. Она смотреть на отца не могла.
Пережитого стыда хватило бы ей на много лет. Мало того, что из-за отцовского
буйства все село сбежалось к нам во двор, так он же еще и принудил гостей,
как лодырей каких, наводить порядок в его доме. Вместо того чтобы
по-хорошему приказать детям вскопать огород и посадить картошку, он их
запирает в комнате и морочит людям головы. Как же после этого не выглядеть
шутом в глазах детей? И кому же следовало задать трепку, им или ему?
Да и с родичами разговор выходил не так короток. Поначалу казалось, они
будут смирными и покорными; потом, когда дела подошли к концу, они как-то
нежданно-негаданно вышли из повиновения. Ладно, кувшин, шути, пока ручка
цела, да только шутка их перешла меру, и, того гляди, будущее детей могло
решиться без участия отца. Такие-то мысли терзали его, и он не знал, что
предпринять, какую бы штуку выкинуть, чтобы снова все сделалось по его воле.
Он опять приумолк и молчал даже за столом, только курил папиросы одну за
другой да пил пиво долгими глотками врастяжку, словно погреб его опустел и
он пьет последний в жизни стакан. Со стороны могло показаться, что он
сломлен, на самом же деле отец ждал только часа, когда люди разойдутся и он
сможет остаться наедине с собственными мыслями, затвориться в каса маре и не
выходить оттуда, пока на душе не полегчает. Так поступал он всегда, когда
сталкивался с чем-нибудь чуждым и незнакомым. Он запирался порой на ночь, а
то и на две, и не являлся к нам без ясных, десятки раз продуманных планов.
Год назад, перед тем как взять слово на собрании, когда скинули с
председательского кресла Иона Хапужку за то, что зарился на общественное
добро, отец не спал три ночи подряд. Не так уж легко было ему сложить свою
речь. К тому же этот злополучный Ион приходился маме двоюродным братом...
В те дни отец победил. Одним дельным словом сумел вернуть Иона к давно