"Тарас Бурмистров. Вечерняя земля" - читать интересную книгу автора

в крутых склонах холмов, прорезавших ландшафт, в театральных облаках на
синем фоне, мягко отражавшихся во всех стеклянных поверхностях нашего
поезда. Баварские деревни, в беспорядке разбросанные между холмов,
становились все красочнее и живописнее; прозрачный воздух, омывавший их, как
будто лакировал их черепичные крыши, смягчая острые углы и линии. Так же,
как по пространству, я тосковал и по времени, в котором никогда не был. Мне
хотелось попасть в этот мир, спокойный и патриархальный, мир средневекового
селения, заброшенного в альпийской долине. Тогда не надо было долго
странствовать, чтобы соприкоснуться с неизведанным: оно начиналось сразу за
оградой хутора, за цветущим лугом, через который к далеким снежным вершинам
вела извилистая полевая дорога.
Когда за окном потянулись скучные мюнхенские пригороды, представлявшие
собой сплошное нагромождение конструктивистских достижений цивилизации, я
несколько отвлекся от своих видений, задумавшись о том, как встретит меня
последний город Германии на моем пути. Но, попав туда и отойдя немного от
вокзала, я сразу позабыл о хлопотах и залюбовался новой для меня
архитектурой, явно испытывавшей сильное итальянское влияние. Италия, Италия
была здесь повсюду. Немцы казались мне самым счастливым народом в Европе -
из своей сумрачной, готической комнаты с низкими потолками они могли
глядеть, не отрываясь, на тот кипучий и красочный праздник, что вечно бродил
и пенился за неровной грядой Альпийских гор. Я завидовал им больше, чем
самим итальянцам, которые, наверное, давно уже пресытились своим маскарадом,
но не могли от него отказаться, истощая свои силы в безумной
калейдоскопической игре, в нескончаемом смешении красок и звуков.
День клонился к вечеру, и на улицах быстро темнело. Город был почти не
освещен; не было ни яркой рекламы, ни уличных фонарей; в темноте виднелись
только бледно светившиеся витрины ресторанов. Открыв тяжелую дубовую дверь,
я вошел в один из них и сел за низкий и массивный деревянный стол. В
ожидании того момента, когда мною займутся, я разглядывал стены, сплошь
увешанные старинным серебряным оружием, коврами и гравюрами. Неповторимый
стиль Темных веков был выдержан здесь необычайно тонко и приятно; когда же я
попробовал заказанное мной белое пиво, оказавшееся душистым, сладким и
плотным, как кисель, я почувствовал себя совсем хорошо, как ни разу еще в
Германии. Немцы никогда не дорожили своим средневековьем, лихорадочной
экспрессией готических языков пламени, обвивающих их резные каменные церкви,
беспокойными, звенящими от напряжения линиями, мрачными красками,
скрюченными, извивающимися, вздымающимися к небу пальцами распятого Христа.
Долгие века их искусство, как завороженное, заглядывалось на одну Италию, на
далекий юг, на сладостное Средиземное море. Собственные, местные традиции с
презрением отвергались ими; если б можно было, они и вовсе бы от них
отказались, заменив всю свою жалкую, безнадежно устаревшую живопись на
ясное, уверенное и уравновешенное итальянское искусство.
До какого-то времени и я разделял эти взгляды, пока не увлекся тем
самым жутким и уродливым готическим началом, которое с таким тщанием
старались вытравить из своего искусства старые немецкие мастера. Прозрачная
ясность итальянской живописи начала казаться мне пресной, водянистой; ей не
хватало чего-то жгучего, острого, кошмарного и безобразного, что в избытке
было на Севере. В своих поздних проявлениях, у Рафаэля, Ренессанс становился
совсем уже слащавым и вымученным; чересчур продуманные и взвешенные образы
этого художника производили странное впечатление, как будто он, добившись