"Тарас Бурмистров. Вечерняя земля" - читать интересную книгу автора

размах этой воплощенной мощи еще увеличился: мутные пропасти превратились в
непроглядные бездны, мосты сменились зубчатыми башнями, дорожный рев перешел
в ровный и сдержанный городской гул. Передо мной открывался фантастический
Люксембург.

Июнь 2001

МЮНХЕН


Историческая ночь, сгустившаяся над народами Европы, погрузила в
мягкий, умиротворяющий полумрак и те резкие черты, броские особенности,
которые еще недавно так заметно отделяли их друг от друга. В России, изнывая
от страстного желания приникнуть к этому источнику, я любил ласкать
прихотливой мыслью разные грани этого недоступного блестящего мира:
геометрическую сухость древнего Египта, напоенную светом греческую пластику,
мужественную твердость римского гения, женственную мозаичность Византии,
готические ребра Франции, темное цветение Италии. Но еще больше мне
нравилось смешивать эти краски, находя в дубовом дупле величественной
римской государственности медовые соты греческой культуры, или отыскивая в
суровом колорите фламандских художников, английских музыкантов нежные нотки
средиземноморской мягкости и живописности. Еще большее наслаждение
доставляли мне далекие, неявные сближения такого рода. Всякий раз, когда
неверная, изменчивая петербургская весна сменялась внезапным похолоданием,
засыпая тяжелым, рыхлым снегом цветы и травы, смешивая прогретый воздух с
ледниковым дыханием земли, то, гуляя по берегу Финского залива среди дубов и
сосен, я чувствовал себя в Японии, в которой никогда не был. Что-то
неудержимо восточное сквозило в желтых камышах на взморье, покрытых тонким
ледком, в сочетании глубокой небесной синевы со снежной линией горизонта.
Но, окажись я в Японии, я бы искал там Петербург. Тихоокеанское побережье
напомнило бы мне мелкую и холодную Балтику, крыши буддийских пагод
показались подражанием изящным золоченым завиткам Петропавловского собора, а
императорские парки слились в сознании с петербургскими пригородами, с их
китайскими дворцами, деревнями и храмами.
Даже в пределах одного города я находил возможности такого рода.
Сколько раз в Петербурге, проходя от Островов к Неве, я замирал от восторга,
увидев вдали, на другом берегу, в туманной перспективе, замок с высоким
шпилем, стоявший грозно и величественно. Мое взбудораженное воображение
мгновенно расцвечивало его темные и жесткие очертания, добавляя к этому
пустому контуру целые страны и эпохи, с живыми человеческими судьбами,
громовыми историческими событиями и пронзительными произведениями искусства.
Но в другой раз, проходя у самого этого замка, я почти и не смотрел на него,
устремившись жадным взглядом опять куда-то вдаль, мимо обширной площади,
вдоль моста через свинцовую тусклую реку, на другом берегу которой виднелся
томивший мое сердце эмалевый купол мечети, окруженный острыми минаретами.
Приближаясь к Мюнхену, я думал об этом, с радостью замечая, как
нарастают за окном приметы того, что окружавший меня угрюмый германский мир
сменяется здесь миром итальянским и почти средиземноморским. Вначале эти
изменения были почти неуловимы; они проявлялись в легчайшем повороте
освещения, в зеленых лужайках, как-то по-особому ярко блестевших на солнце,