"Свет обратной стороны звезд" - читать интересную книгу автора (Петров Александр)

Глава 16 ПРИЕМ НА «СЕРЕБРЯНОМ ВОРОНЕ»

Конечников проснулся от негромкого скрипа. Этот звук был знаком ему с детства. Так скрипела дверь в старом дедовском доме. Слух не обманул его. Восхитительно знакомо пахло родным домом, вкусным, непередаваемо приятным запахом, память о котором не перебили ни спертый дух нутра звездолетов, ни портяночная вонь казармы.

Открыв глаза, Конечников обнаружил, что лежит на старинной деревянной кровати, которая помнила тех, кто 300 лет назад выбрался из теплого чрева горы на продуваемую всеми ветрами холодную равнину.

— Кто здесь? — на всякий случай спросил он, нашаривая под подушкой ножик.

— Я, — раздалось от двери.

Голос принадлежал женщине. В проеме, озаренном слабыми отблесками пламени далекой свечи, появилась абсолютно черное нечто.

— Кто ты?

— Тедо ты с ума сошел? Это я, Лара, — прозвучал знакомый ласковый голос.

Он был тихим и слабым, словно доносился издалека.

Девушка появилась из серого сумрака. Конечников отметил, что с ней произошла странная перемена. Эланка стала почти прозрачной. Тела практически не было видно, различалась одна только голова со стертыми, слабо прорисованными чертами лица. Федор почти не чувствовал ее присутствия. Можно было догадаться, какие усилия приходится прилагать Ларе, чтобы удержаться в реальности. Конечников почувствовал беспокойство за нее.

— Здравствуй Лара, — ответил он. — Я думал, больше не увижу тебя.

— А ты скучал по мне? — вдруг спросила она.

— Я много времени и не жил и умереть не мог.

Ему стало стыдно.

— Не надо оправдываться, — с легкой досадой заметила Лара. — На то она и жизнь. Развлекайся.

— А ты продолжаешь оплакивать себя? — вдруг спросил он.

— Что? — не поняла она, потом, ответила: — Нет. Ты знаешь, нет. Глядя на то, кем мне нужно было стать, я почти рада, что ты избавил меня от этого.

— Значит, ты не сердишься на меня?

— А я и не сердилась никогда, — ответила девушка. — Если ты думаешь, что я прихожу позлорадствовать и полюбоваться твоими страданиями, то сильно ошибаешься. Я объясняла тебе много раз, что наши чувства пережили тогдашние тела.

Он хотел спросить, что с ней стало, но вспомнил, куда ушла вся компания мертвецов.

— Пока все твое участие состояло в попытках отправить меня на тот свет, — заметил Конечников и вдруг осознал, как несправедливо-жестоко звучат его слова.

Лара не отреагировала и по-видимому просто не обратила внимание на эту реплику Конечникова.

— Что у тебя на груди? — спросила она. — Оно сияет будто солнце.

— Это медальон Управителей.

— Тебе дала его она? — спросила эланка. — Эта штука помогает… С ней ты смог бы прожить и пятьсот и тысячу лет. Но пока источник жизни на тебе, ты ни куда он нее не скроешься…

— От кого это? — поинтересовался он.

— Ты знаешь, — ответила Лара. — Она заставит тебя отработать свой подарок с большими процентами.

— Она здорово помогла мне, — твердо сказал Конечников.

— Теперь это так называется, — с иронией заметила она. — Сам ломаю, сам чиню. Не много ты знаешь о своей благодетельнице.

Федор помолчал, размышляя, стоит ли говорить, и продолжил.

— При случае обойдусь и без нее. Я тут корявые стишки нашел. Для бессмертия…

— Милый, если хочешь жить, — не читай их никогда, — попросила Лара.

— Это почему? — с подозрением спросил Конечников.

— Теперь при правильном прочтении той мантры, люди умирают быстро и страшно. Достаточно произнести ее 2–3 раза. Управители постарались.

— Зачем?

— Бессмертных не должно быть слишком много, — пояснила она. — Не веришь мне — проверь. Ты взял из библиотеки пару дисков. Обязательно посмотри, отчего умер тот хранитель. Я принесла тебе то, что даст бессмертие эти времена. Милый, пожалуйста…Просто проснись сейчас.

Конечников подскочил на койке. Ночным зрением он увидел, как слабое сияние пробивается из кармана больничной пижамы. Он вынул оттуда свое удостоверение. Именно оно было источником света. Федор, помня слова Лары, быстро вынул бумажку с текстом мантры. Ниже написанных им строк холодное пламя образовывало другие 12 слов.

Он, не мешкая, обвел светящиеся буквы карандашом, потом включил настольную лампу и проверил, действительно ли он сделал видимым послание призрачной девушки.

Конечников не знал, спит ли он или бодрствует, что происходит на самом деле, а что в воображении. Он давно перестал удивляться и просто принимал все как должное. В конце — концов, кто определил, что есть «норма», а что «патология»… Надеясь, что утром солнечные лучи разгонят морок, оставив только истинную реальность, Конечников снова уснул.

Утром Федор проснулся рано. Первым делом он взялся за клочок бумаги. И действительно, под четкими, вдавленными в бумагу строками торопливой, трясущейся рукой были написаны другие, такие же непроизносимые слова.

Конечников подивился логике призрачной спутницы, которая всегда была рядом, но вмешивалась, только когда складывались крайние обстоятельства.

Наедине с собой он признавал, что мертвая эланка не была его врагом. В голове крутились картинки их призрачной жизни, которая временами была слаще меда, а порой оборачивалась невыносимой пыткой. Но в том не было вины Лары. Просто иначе и быть не могло, когда племянница эланского адмирала любит военнопленного инвалида.

Но сейчас, он был в замешательстве, выбирая, поверить или нет…

Ведь у мертвых своя логика. Она ведь много раз предлагала ему уйти в края счастливой охоты, не считая это чем-то плохим.

Конечников долго изучал и тот и другой тексты, пока не понял, что до дрожи боится произносить эти мантры, одна из которых могла оказаться смертельной.

Варианты были обозначены предельно четко — вечная жизнь или быстрая и запредельно мучительная смерть.

Поразмыслив, Федор отложил до лучших времен испытание, пока он не наберет данных и не решит, кому поверить в этом деле.

Конечников долго ждал смены, размышляя и сравнивая светловолосую, зеленоглазую Александру и кареглазую брюнетку Лару.

Наконец, в дверь деликатно постучали. Это была не Виктория. За дверью, поправляя легкомысленно короткий халатик, стояла Елена.

— Здравствуйте, Федор Андреевич, — поприветствовала она его.

— Здравствуй Леночка, — с наигранным радушием поприветствовал ее он.

— Федор Андреевич, разрешите я у вас немного уберусь. Сейчас обход будет. Борис Николаевич станет ругаться, если увидит беспорядок.

— Пожалуйста. Палата в вашем распоряжении. Делайте, что хотите.

Конечников убрал книгу под замок, включил охранную сигнализацию и отправился в коридор, чтобы не мешать девушке. Спрашивать напрямую, отчего Елена дежурит не в свою смену, Конечников, после некоторых колебаний, не стал.

Далее было все как всегда. Доктор, потом «особист». Борис Николаевич, как всегда чуткий к своему подопечному, доложил, что Виктория заболела, умудрившись простудиться в жару. Федор только пожал плечами. Заболела — значит заболела.

Он подумал, как удачно все складывается. Значит, у него есть целый день для чтения.

Потом был обычный, ничем не примечательный завтрак, капельница, томограф, биорезонанс. Около 11 все закончилось.

Конечников взял книгу и выехал на кресле в парк. Выбрал маршрут по самым глухим местам и снова принялся за чтение.

Он наскоро пробежал взглядом по страницам, где описывались самые отвязные способы совокупления, которые практиковали в свободный день Максим и Ирина.

Читать такое, не имея рядом доброй девочки Вики, готовой быстро удовлетворить его при помощи рта, было просто мучительно. Дальше пошел более содержательный текст.

«… В субботу, после обеда, в доме Максима покой был нарушен громким сигналом. Мелодия вызова раздавалась долго и настойчиво. Она плыла по пустым коридорам и комнатам, пока остановленный на самом интересном месте Максим одевался и загребая шлепанцами топал к терминалу. В такт ее трелям в историке росло глухое раздражение.

На экране был сам князь — император. Он располагался за столом. В окне позади него над темнеющей землей плыли далекие, подсвеченные розовым облака. Вид был характерен для большой высоты.

— Здравствуйте, Ваше Величество, — приветствовал его историк.

— Здравствуйте, Максим Александрович, — с неизменной рассеянной улыбкой отозвался Князь князей. — Как вам отдыхается?

— Спасибо, хорошо, — ответил Максим.

Это прозвучало не слишком любезно. Историк и сам это чувствовал. Раздражение вдруг вырвалось наружу.

— Максим, ну зачем сразу в штыки, — огорчился император. — Надеюсь, я не оторвал вас от важных и серьезных занятий?

— Нет, Ваше Величество, — тон Максима, который справился с гневом, стал по-деловому отстраненным.

— Никуда сейчас ехать не планировали?

— Нет.

— А давайте ко мне, на „Серебряный Ворон“, — предложил император. — Мы тут скоро будем пролетать мимо вас. Маленькая вечеринка для своих. Мы в дороге уже часов 30 и у нас все время закат. Приезжайте и вы на пару часиков. Пригласите от моего имени Ирину. Возьмите купальные костюмы.

— Хорошо, Ваше Величество.

— Я пришлю за вами люггер. Примерно через двадцать минут он будет у вас. Будьте готовы к взлету.

— Буду, Ваше Величество.

Кто это был? — поинтересовалась Ирина, когда Максим вернулся в спальню.

— Император, — ответил тот

— Что хотел? — поинтересовалась она.

— В гости приглашает, — с усмешкой ответил Максим.

— Это здорово, — загорелась Ирина, но тут же, вспомнив ревнивую Рогнеду, погасла. Она внимательно взглянула в глаза Максима и спросила — Скажи, а правда, что за убийство амазонке бреют голову? И этим все и ограничивается?

— Да, — ответил историк.

— И часто это случается? — поинтересовалась она.

— Бывает… На моей памяти было 2 раза. Я имею в виду — за то время пока я работаю во Владимире. В ВИИРе эти случаи довольно бурно обсуждали. Обычно хозяева Дома Вечности, — стараются, чтобы никто не узнал.

— Твари, — вздохнула Ирина. — Каста безголовых.

— Мы можем не ехать, — попытался разрядить обстановку Максим.

— Максим Александрович, — ответила Ирина, — совсем врать не умеешь. Ты хотел сказать — „Можешь не ехать“.

— Нет. Но можешь не ехать, если не хочешь.

— Вот уж дудки, — ответила она. — К этим сучкам я тебя одного не отпущу.

— Хорошо, — ответил Максим…

Набрав высоту 25 километров, люггер боевого охранения разогнался до шестикратной скорости звука. Пилот несколько раз поинтересовался, успевает ли аппарат Максима за его машиной. Но после того как „Корсар“ историка легко, как стоячего, обошел имперский „лапоть“, пилот перестал спрашивать об этом.

Мощная машина легко неслась в разряженном воздухе нижней стратосферы.

Максим любил полеты на высоте, когда горизонт раздвигался на сотни километров, а 2–3 десятка километров пустоты под ногами вызывали непередаваемое чувство свободы и восторг от победы над пространством, силой притяжения и временем.

Внизу быстро темнело, полутень наползала на горб земли. Скорость вращения Земли складывалась со скоростью полета глайдера, заставляя ночь наступать с удвоенной скоростью.

Но на высоте Солнце пока что оставалось. Его лучи, пройдя сквозь наполненную водяными парами приземную воздушную толщу, теряли свою ослепительную жгучесть, становились оранжевыми, осязаемо плотными.

Казалось, что от них воздух становился жидкой огненной субстанцией, в которой можно плавать как в воде и которую можно вдыхать как чудесное, греющее изнутри пламя.

Ирина сидела собранная, сосредоточенная. Она упорно глядела перед собой в одну точку. Максим знал, что на самом деле она смотрит внутрь себя, настраиваясь на что-то. Может на победу в столкновении, может, убеждала себя потерпеть. А, скорее всего, просто уговаривала себя не бояться. Историк, занятый управлением глайдером, почти не обращал на нее внимания.

Скоро солнечный диск повис над самым горизонтом. Земля внизу стала сумрачной массой. На ее фоне вдруг обозначился маленький пульсирующий огонек.

Пилот люггера стал сбавлять скорость. Огонек вдруг обнаружил длину и ширину, вырастая в размерах. Светлое пятнышко стало из точки черточкой, обозначенной цепочкой огней, потом серебристым эллипсообразным телом, похожим на расцвеченное огнями небольшое облако.

Корабль быстро пролетел мимо, подмигнув громадными блистерами, сквозь которые было видно все его богатое внутренне убранство. Люггер сделал поворот, убедился, что ведомый им „Корсар“ тоже развернулся и пошел вслед за кораблем.

Исполин, напоминающий модерновый светильник или рождественскую елку, снова стал увеличиваться в размерах, сияя в морозном воздухе оранжевыми бликами солнца на обшивке и огнями 9 палуб. Блестела керамика иллюминаторов и ребристая обшивка корпуса, горели ходовые огни и лампы внутри.

Прогулочный барк императора был огромен: 350 метров от носа до кормы, 50 в высоту и 80 в ширину в самой широкой, практически полностью застекленной части.

Барк скорее походил на детский воздушный шарик, надутую газом резиновую рыбу, нежели на мобильную резиденцию главы Обитаемого Пространства.

Его размеры впечатляли, казались нереальными, не укладывающимися в мозгу, даже когда воздушный колосс плыл буквально под ногами, в сотне метров под брюхом глайдера.

Корабль шел широкими галсами в сторону Солнца, подставляя по его лучи, то один, то другой бок.

Максим почему-то вспомнил, что эта громадная летательная машина, несмотря на обилие прозрачных элементов в обшивке, рассчитана на условия космического пространства и даже на 30-ти кратные перегрузки.

Историк заметил, что корабль хорошо вооружен — незаметные с первого взгляда батареи лазеров и массометов располагались так, чтобы обстреливать любую точку окружающего пространства сразу с нескольких направлений.

Максиму стало немного не по себе. Он увидел, что несколько прозрачных башенок со скорострельными картечницами отслеживают полет приближающихся аппаратов, целясь в них своими толстыми, короткими, похожими на выдолбленные бревна стволами.

В воздухе загорелся огненный коридор, обозначенный рамками плазменных разрядов. Его провожатый отвернул в сторону, на прощание, помахав короткими крыльями, а Максим стал аккуратно, по центру обозначенного пространства приближаться к гигантскому кораблю. Очень скоро, к облегчению историка они миновали последнюю огненную рамку и глайдер подхватили невидимые поля причального комплекса барка. Силовые захваты втянули „Корсар“ внутрь корабля.

Максим с опаской отпустил штурвал. Он впервые был на императорском корабле и впервые в него целились зенитные орудия.

— Вот и прилетели, — сказал он с облегчением.

— Надеюсь, у ее Величества сегодня хорошее настроение, — зло ответила Ирина, — и нас отпустят домой целыми и невредимыми.

— Увидим.

Их встречали. У стены стояла амазонка с приветливым, но совершенно непроницаемым выражением. Увидев, что историк со своей спутницей вышли из глайдера, девушка двинулась к ним.

— Максим Александрович? — спросила она.

— Он самый, — сказал Величко, глядя в безмятежное, с широко раскрытыми наивными голубыми глазами, лицо амазонки.

— Мне поручено вас встретить, — серьезно сказала она. — Вы и ваша спутница — гости князя-императора на борту барка „Серебряный Ворон“.

— Очень хорошо, — ответил Максим. — Что мы должны делать?

— Отдыхайте. Веселитесь. У нас на борту есть все для приятного времяпрепровождения: бассейн, танцевальные залы, фуршет — зал, рестораны. Есть аттракционы, игральные автоматы, карточные столы, бильярдная. Для гостей проводится лотерея. Вы планируете остаться на ночь?

— Нет, — ответил Максим.

— Позвольте спросить, планируете ли вы отдых в кровати?

— Не знаю.

— На всякий случай в вашем номере приготовлена постель. Если будете плавать в бассейне, рекомендую сначала принять душ. На борту принято соблюдать общепринятые нормы морали в вопросах оголения тела и проявления чувств.

— Мы это учтем, — ответил Максим.

— Нужен ли вам гид для знакомства с кораблем? У меня заканчивается смена, и я могла бы…

— Спасибо, не надо, — несколько поспешнее, чем этого требовала обычная вежливость, отозвалась Ирина.

Амазонка вопросительно посмотрела Максима, тот кивнул, подтверждая слова своей спутницы. Девушка улыбнулась, стараясь, чтобы это не выглядело невежливым. Она протянула историку ключи, коснувшись ладони мужчины своими длинными, прохладными пальцами.

— Вот ключи для вас и вашей спутницы. Ваш апартаменты номер 26 на седьмом уровне кормовой жилой зоны. Вас проводить?

— Спасибо, — улыбаясь, ответил Максим. — Попробуем разобраться сами.

— Если у вас есть оружие, оставьте его в номере. Оно никуда не пропадет. Всего вам хорошего, — отозвалась амазонка.

Максим проводил ее задумчивым взглядом, разглядывая девичью фигурку, скрытую серым армейским комбинезоном, потом подхватил Ирину под руку и направился к подъемнику.

Перед тем, как двери кабины закрылись, Максим, увидев ненавидящий взгляд своей подруги, обернулся. Амазонка смотрела им вслед.

— Джиханская шлюха, — пробормотала Ирина.

Максим сделал вид, что ничего этого не слышал.

Номер был действительно большим. 3 комнаты, обставленные добротной мебелью из блестящего металла и темного пластика, громадная ванная, бар с напитками, линия доставки, голографический экран — все говорило о том, что на своих гостях император не экономил.

За бронекерамикой блистера горел закат над погруженной в тень землей, создавая совершенно особое, непередаваемое освещение комнаты.

Историк сел к окну, заворожено глядя на красно-оранжевый диск, плывущий в узкой полосе света над горизонтом.

Максим поразился тому, как плавно идет императорский корабль. Сверхзвуковая скорость абсолютно не проявлялась, не было ни вибрации, ни раскачки, которые указывали бы на движение. Казалось, барк, замерев, просто висит в пустоте.

По едва заметным деталям, за бортом угадывался полярный холод стратосферы. Но в помещении было тепло, даже жарко. Цифры на термометре показывали 28 градусов тепла. Все было сделано для того, чтобы люди комфортно чувствовали себя без одежды.

— Ты пойдешь купаться? — отвлекла Максима Ирина. Она скинула с себя все, и вертелась перед зеркалом, с удовольствием разглядывая свое точеное тело.

— Я так думаю, что не придется, — ответил Максим. — Не для того был приглашен.

Подтверждая его слова, в дверь аккуратно постучали. На пороге стояла все та же амазонка.

— Император просит вас заглянуть к нему на пару слов. Я проведу вас.

— Хорошо, — ответил Максим. Я только предупрежу Ирину.

Амазонка кивнула, историк прикрыл дверь.

— Я к большому боссу, — сказал историк.

— А что буду делать я? — с упреком поинтересовалась Ирина.

— Запереться и сидеть в каюте будет невежливо и глупо. Прогуляйся, осмотрись. Думаю, император не станет меня долго терзать.

— Как скажешь, милый, — отозвалась Ирина. — Буду везде шататься одна и делать вид, что безумно счастлива.

— Ну, вот и славно, договорились, — сказал Максим, целуя подругу и делая вид, что не замечает иронии в ее словах.

— Маленькие секреты, — объяснил он появляясь в коридоре.

— Пойдемте, Максим Александрович, — предложила амазонка. — Даниил, то есть Его Величество, перед тем как привести на горку просил устроить небольшую экскурсию по кораблю.

— На горку? — удивился Максим.

— Это местное название, — пояснила девушка. — На верхнем ярусе есть большая галерея с прозрачным потолком для наблюдения звезд. Она и зовется лунной террасой или горкой.

По совместительству это место для приватных разговоров императора. Бывают и большие совещания, но обычно там валяется всякая дребедень из бассейна.

— Вот это да, — поразился Максим. — Отчего?

— Даниил ругается, но ничего не может сделать. На террасу ходит подъемник. Девчонки при уборке все барахло отправляют туда. Удобно. И оно там понемногу накапливается. Когда императору надоедает, залежи летят вниз.

— Занятно, — Максим засмеялся. — Надеюсь не на головы.

— Это что, — сказала довольная произведенным впечатлением амазонка. — Там любят спать наши тигры. Днем там немноголюдно, никто не мешает.

— Тигры? — удивился историк.

— Они смирные, ручные. Пара больших, белых кошек. Обычно они днем наедаются до отвала и дрыхнут. А по ночам несут охранную службу, — спят в передней комнате апартаментов джихана, — с улыбкой сказала амазонка.

— Здорово, — улыбнулся Максим. — У меня тоже есть кошка. Обыкновенная.

— И давно она у вас? — поинтересовалась девушка.

— Лет сорок, — не стал запираться Максим.

— Кошки столько не живут, — грустно сказала амазонка, и тут же спохватилась. — А, я вспомнила… Максим Величко, психолог и историк… Вы тот, кто первый придумал читать мантру для зверей.

— Да, совершенно верно.

Девушка привстала на цыпочки и поцеловала Максима. На какое-то время историк растворился в головокружительной близости свежего, молодого тела и прикосновения нежных, теплых губ.

— Спасибо, — пряча глаза, сказала амазонка. — Раньше они быстро умирали. Было так жалко… Теперь наши полосатые ребята, Шерхан и Барсик, живут уже лет пятнадцать, а сканер стабильно определяет их биологический возраст в полтора года. Жалко Карат не дожил…

— Может быть он вернется, — сказал историк.

— Может быть, — задумчиво ответила девушка. — Пойдем, Максим.

— Пойдем, — ответил он, вдруг поняв, что не знает ее имени.

— Меня зовут Яна, — представилась амазонка.

— Очень приятно, — ответил историк, преувеличено любезно склоняясь в шутовском поклоне. — А я Макс…

Девушка засмеялась.

— Даниил просил, чтобы ты был через десять минут — вдруг вспомнила она. — А мы и дойти за это время не успеем. Всегда он так…

— Яна так давай не будем спешить. Я скажу, что меня задержали.

— Есть идея получше. Умеешь лазить по лестницам?

— Легко, — ответил Максим.

— Давай за мной, — амазонка открыла люк в стене и нырнула в темноту.

Максим последовал за ней. В тесном, круглом колодце не было ничего, кроме лесенки наверх и маленького уступчика на ширину ноги. Стоять можно было только тесно прижавшись друг к другу. Яна, повисая на Максиме, протянула руку и захлопнула люк.

— Я первая, — сказала она, ставя ногу на перекладину.

Амазонка полезла наверх, к светлому пятну над головой. Максим двинулся за ней, стараясь не смотреть в темную бездну внизу.

Они с Яной благополучно одолели 25 метров подъема и вылезли из какого-то люка. Максиму показалось, что он оказался прямо на наружной обшивке корабля. Он, на какое-то мгновение, испугался, — поток воздуха со скоростью 2500 км/час, размазал бы по корпусу и сбросил остатки вниз, с 20 километровой высоты. Историк приказал себе успокоиться. Опасности не было никакой.

Вид, который открывался из треугольного, прозрачного коридора, был потрясающим. Впереди под лучами солнца, как драгоценный камень, переливалась сотнями бликов и отражений центральная, прозрачная часть аппарата.

За стеклами неширокого коридора обводы корпуса круто уходили вниз, создавая ощущение узкого скального гребня, тропинки, на которой любой неверный шаг мог стать последним. Далеко внизу виднелось широкое основание корабля, с похожими на поплавки цилиндрами антигравитаторов.

Перепад высот, величиной в многоэтажный дом, волновал сильнее, чем далекая, темная, нереальная поверхность земли. Позади, справа и слева, как неприступные скалы, возвышались башни причального комплекса.

— Здорово? — спросила Яна.

— Здорово, — согласился Максим. — Когда сидишь в кресле пилота, рассматривать времени не остается.

— А тут?

— Тут все воспринимается по-другому.

— Это потому, что страшно, — сказала амазонка и легонько подтолкнула историка боком. — Пойдем.

Максим опять испытал странную смесь страха и влечения к этой девушке.

— Ага, — сказал он.

— Этот корабль император сам спроектировал и построил. Он чрезвычайно гордится этой машиной и любит, когда его творение хвалят.

— Я восхищаюсь „Серебряным вороном“ совершенно искренне, — ответил Максим.

— Ну и отлично. Там впереди ступеньки, будь внимателен.

Амазонка двинулась, Максим за ней.

— Здесь хорошо бывать, когда летишь в облаках. Полная иллюзия того, что стоишь на вершине горы.

— А что, бывает, что вы летаете так низко? — удивился Максим.

— Конечно, — ответила она. — Даниил большой мастер развлекать в выходные. Каждый раз что-то особенное. То парим над морем так низко, что можно прыгнуть и искупаться в настоящей морской воде. То устраивает полеты в облаках или выбирает место для воздушной стоянки где-нибудь в Гималаях, чтобы полюбоваться заснеженными громадами гор. Ты не представляешь, какие они красивые: розовые, золотистые и при этом неуловимого голубого оттенка льда.

— Это красиво, — согласился Максим. — А почему в этот раз так?

— Джихан давно грозился устроить три дня вечерней зари. В четверг вечером мы вылетели из Мертвого Города, нагнали закат и сейчас второй раз совершаем виток вокруг Земли.

— Так это был не модуль? Я имею в виду за кинотеатром, — спросил Максим.

— Нет, отчего. И модуль тоже. Не тесниться же в этих ужасных, постройках. Я поражаюсь — холод, сквозняки, никакой звукоизоляции. Неужели и в правду наши предки так плохо жили? — спросила амазонка.

— Да, Яна. И это считалось очень неплохим жильем. Похоже, наши предки были крепче своих хилых потомков, — пошутил Максим.

— Ладно тебе, про хилых потомков рассказывать, — серьезно ответила амазонка. — Пусть попробуют эти „крепыши“ пройти на лыжах за сутки 250 километров по лесу в 30 градусный мороз.

— А кто бегает, зимой, в мороз, по лесу, на лыжах сутки напролет? — удивился Максим.

— Есть ненормальные тетки, которые, живя у Мраморного моря, ездят тренироваться зимой в холодильник средней полосы.

— Обалдеть, — сказал Максим.

— Я считаю себя чокнутым оттого, бывает, делаю десяток километров по лыжне. Но ездить из Царьграда и так над собой издеваться… — историк с улыбкой покачал головой.

— Вот и я не знаю, зачем нас мама так гоняет, — усмехнулась девушка.

За этим разговором они спустились к миделю.

— Макс, тебе прямо. Дверь в конце коридора, потом лесенка и ты на лунной террасе, — сказала амазонка. — А я немного поплаваю снизу. Рада была познакомиться.

— Жалко, — непроизвольно вырвалось у историка. — Я думал ты мне весь корабль покажешь.

— Тебя все равно джихан ждет, — ответила девушка. — Надеюсь, не в последний раз видимся.

Яна нырнула в люк, помахав рукой на прощание.

„Она ведь не джихангира имела в виду“ — пронеслось в голове у Максима.

Он открыл дверь. Узкий коридор неожиданно закончился пустотой. Прозрачный колпак открывал громадные пространства до далекого горизонта. Но страшным было не это. Он оказался практически в зените эллипсоида центрального сектора, так, что мог без труда дотронуться до прозрачной керамики остекления, и под ним было метров 20 пустоты.

Внизу плескалась вода, в которой виднелись изрядно уменьшенные высотой тела купающихся, а прямо под ним шла неширокая галерея, скорее похожая на навесной мост через пропасть, который, дойдя до противоположной стороны, плавно расширялся, образуя правильный круг метров семи в диаметре.

До этой, дающей уверенность поверхности нужно было пройти галерее, а главное, преодолеть метров пять по вертикали над двойной бездной.

Максиму стало дурно, он застыл в ужасе на узкой площадке, похожей скорее на птичью жердочку. Она соединялась с галереей крутой лестницей, ступеньки которой состояли из тонких трубочек, вдобавок ко всему, без перил.

Это был единственный путь вниз, и историк, замирая от накатывающих приступов страха, стараясь не смотреть вниз, стал переставлять ватные, онемелые ноги. Он двигался боком, держась рукой за ступеньки.

Облегчение Максим почувствовал, когда снова оказался на твердой и относительно широкой поверхности, огороженной от пустоты вокруг легкими перилами.

Галерея была шире, чем казалось сверху, но все равно не слишком большой — 2–2,5 метра. Как понял историк, пролегала она над трубой центрального коридора корабля, вернее той его части, которая соединяла разделенные прозрачной линзой бассейна носовые и кормовые отсеки корабля.

Амазонка оказалась права. Большая часть террасы была занята разнообразным снаряжением: надувными матрасами, лодками, спасательными кругами, мячами, ластами, масками, лежакам, шезлонгами — всякой всячиной для отдыха и физических упражнений. Стояла даже парочка аквабайков, непонятно как попав в инвентарь бассейна.

Более-менее свободно было лишь в самом начале, в широкой части галереи. Там, под круто изогнутым наружным остеклением корпуса сидел человек на легком табурете и сосредоточенно смотрел на закат.

Одет он был в простой серый комбинезон, который подчеркивал его широкие плечи и сухощавую фигуру. Снизу доносились заглушенные высотой голоса и плеск воды. Но мужчина не обращал на это никакого внимания, погруженный в свои мысли.

Максим двинулся к нему через завалы. Подойдя поближе, он увидел, что это действительно император, только какой-то непарадный, лишенный всякого величия, обыкновенный человек, размышляющий о не слишком приятных для себя вещах.

— А, это вы, господин Величко, — сказал император, даже не взглянув в сторону гостя.

— Я, Ваше Величество.

— Располагайтесь, — предложил он, указывая на свободные табуретки.

— Спасибо, — ответил Максим, занимая место не слишком далеко, но и не слишком близко.

Повисла долгая, неловкая пауза. Максим стал глядеть на закат, недоумевая, как можно выносить это 32 часа подряд.

— Ну и как вам, Максим Александрович у меня? — спросил император Даниил, прервав свои размышления.

— Спасибо, замечательно, Даниил Андреевич.

— Я и не сомневался, что вам понравится, — иронически сказал джихан. — И что вас увлекло больше всего?

— Девочка Яна, разумеется, — в тон ему ответил историк.

— Браво, юноша, — ответил император. — А я было подумал, что будет банальная сценка с неискренними восторгами и лизанием зада большому боссу.

— Как скажете, господин император. Можно и сеанс чинопочитания.

— Не стоит, — сказал Концепольский. — Вы не находите огорчительным, что люди, которые открыто, свободно и даже резко выражаются в близком кругу, прячут языки в задницы, в обществе того, над кем так остроумно потешались?

— Я бы нашел огорчительным тот факт, что упражняются в остроумии таким образом. А все остальное понятно. Ведь на самом деле смеются не над живым человеком, скорее над образом, который, как правило, сами себе и придумали.

— Иными словами, джихан это объект мифотворчества?

— Да, такова природа выделенного положения.

— Ну ладно, — с кривой гримасой сказал Концепольский. — Как вы думаете, Максим, за что меня ненавидят?

— Кто? — удивился Максим.

— Да хоть эта ваша Ирина, — ответил император. — Если бы вы ее не остановили, то она бы непременно вылила бы мне в лицо воду из стакана. И тогда пришлось побрить кого-то из моих девушек… Или не побрить… Ведь это потенциально опасное действие для здоровья и жизни охраняемого объекта. А скорее всего, мне пришлось бы ее ударить. Я вам очень благодарен. Ненавижу бить женщин.

— А разрешите полюбопытствовать, что же этому предшествовало? — осторожно поинтересовался Максим.

— Психолог, историк, дипломат, — и до сих пор не в Царьграде, — император усмехнулся. — Я оценил вашу деликатность. Она приняла меня за одного из гостей. Я успокоил ее и предложил посидеть со мной в баре. Ирина, конечно же, согласилась. Там ваша подруга стала рассказывать о своем… эээ — джихан замялся, подбирая правильное слово — знакомом.

Император прервался, наблюдая за реакцией Максима.

— Совершенно верно, знакомом, — продолжил император. — Она рассказала об его странной, неустроенной жизни. Я встречался как-то с ним, если вы знаете.

— Толик говорил мне об этом. Вы награждали его за храбрость после аварии в тоннеле…

— Да, было. Считаю, что в долгу я не остался. Толя Копылов получил все, о чем мог бы мечтать разумный человек в такой ситуации: крупный несгораемый бонус, пожизненное содержание по второму имущественному классу и вдобавок целый остров на теплой, курортной планете в собственность.

— Это его и убило, — отозвался Максим. — По крайней мере, так говорит психологическая наука.

— Психология — наука о человеческой ублюдочности, — недовольно ответил император.

— Вы тоже согласны, что именно это преждевременно лишило его жизни? — вежливо поинтересовался историк, скорее утверждая, чем спрашивая.

— Да, — спокойно ответил джихан. — Вы искусный дипломат. Ирина, та сразу вспомнила о Корпусе Теней.

— Свалившееся буквально с неба богатство усугубило уже развившийся синдром ненужности, — сказал Максим.

— Смерть от СН лидирует в Обитаемом Пространстве, — огорченно сказал император. — Это самый массовый вид смерти.

— Да Ваше Величество, — согласился Максим.

— А вот поведай мне историк и психолог, — вдруг разгорячился император. — Какого дерьма им надо?! Ведь у них есть все: сытая жизнь в свое удовольствие, развлечения, путешествия, секс.

— Получение других удовольствий, — ответил Максим. — Тяжелой работы, лишений, страха, поддержки в трудном и опасном деле, лидерства, почитания, радости выстраданной, заслуженной победы.

— Да знаю, — скривился и заметно сник джихан. — Но вы то хоть сами понимаете, что это все игры?

— Так и мир — иллюзия. Я тридцать лет смотрел в клинике на этих несчастных и убедился, что они без этого действительно не могут. Это очень глубокая программа.

— Да, это так. Сотни тысяч и миллионы лет даром не проходят. Они привыкли видеть доблесть в преодолении того, что сами себе и организовали… Сущности Тонкого Мира устроили тут отхожее место. Очередь сюда выстроилась на многие тысячелетия вперед, — недовольно произнес император, вставая. — И никому нет дела, что кто-то не хочет жить в свинарнике, терпя игры шумных и раздражающих соседей.

— Но ведь они и в правду страдают, — сказал Максим.

— Ерунда, — ответил император. — Надо же им как-то выполнить свою жизненную программу.

— Через страдание?

— Страдание — это повод бороться, напрягать силы, добиваться, побеждать или проигрывать. Они к этому настойчиво стремятся. Оттого снова и снова будут реализовывать свою потребность, несмотря ни на что… — император нервно выдернул из пачки сигарету и жадно закурил. — Мне бы 20 тысяч лет стабильности… Я бы смог все поправить.

Они опять долго молчали. Даниил Концепольский курил, глядя на закат, а Максим, который не мог терпеть гашиковой вони, отворачивал нос, насколько это было возможно.

— Не делайте вид, будто вам интересен наваленный тут мусор. Я закончил портить воздух, — сказал пришедший в благодушное состояние император. И продолжил, имея в виду, о чем они только что говорили. — А вы что, этого не знали?

— Я много лет облегчал страдания людей. Они искренне были мне благодарны. Я видел, как они страшно мучились. Особенно те, у кого психическая неуравновешенность перешла в соматику, в болезни тела.

— Не портите себе настроения. Лучше я его вам испорчу. Все те ужасы, которые не поддаются современной медицине и которые были совершенно неведомы в доисторические времена непуганых идиотов — всего лишь средство обрести нечто абсолютное, твердо реальное, независящее от собственного желания и воли. Вы поговорите хотя бы с Ириной. Она наверняка вам расскажет о страшной трясине неопределенности, от которого есть одно спасение — играть роль человека.

— Значит, вы хотите сказать, что слабый разум моих пациентов спасался от лавины сверхчеловеческих возможностей эпилептическими припадками, язвами, соматическими дисфункциями и опухолями?

— Совершенно верно, Максим Александрович, — удовлетворенно ответил император. — А вы выступали в роли их убийцы, поддерживая эту игру.

— Почему убийцы? — изумился и испугался Максим.

— А все очень просто. Игра только тогда имеет остроту и привлекательность, когда ставки непрерывно растут. А что им собственно терять? — усмехнулся джихан. — В нынешнюю эпоху каждый твердо знает, что дух бессмертен.

— Знаете, господин император, — зло сказал Величко. — Я понимаю, почему Ирина захотела облить вас.

— А что же вам мешает, Максим Александрович? — иронически поинтересовался Концепольский. — Ну, смелее.

— Вы наслаждаетесь тем, что чувствуете себя в полной безопасности в окружении своей охраны?

— Напротив. Тут нам никто не помешает решить это дельце. Валяйте, юноша, — с угрожающими нотками в голосе ответил император.

— Нет, Ваше Величество, я не так глуп.

— Ну, тогда давайте сразимся, выпустим пары, — предложил император. — В инвентаре, наверняка, есть легкие тренировочные мечи и средства защиты.

После короткой подготовки к схватке, историк за 20 секунд боя пятнадцать раз получил гибкой фибергласовой палкой по всем частям тела, после чего был сбит и обезоружен. Император, как джентльмен, помог ему подняться.

— Полегчало? — спросил у Максима Концепольский. — В реальном бою ты был бы изрублен в мелкий винегрет.

— Сила есть, ума не надо, — пытаясь отдышаться, ответил тот.

— Я не силой тебя одолел, а умением, — сказал император. — Учись и ты, при дворе без этого не обойтись.

— Первое и наиважнейшее качество властелина — творить насилие, — сказал историк с усмешкой.

— Не буду отрицать. Но ты не совсем прав. Умение постоять за себя, настоять на своем, имеет мало общего со сворачиванием челюстей, отрубанием голов и пытками в застенках.

— Да ладно, в основе та же угроза причинения страданий, — отрубил Максим.

— Так правят плохие правители. Как правило, их правление коротко и страшно заканчивается. Подлинная власть — это тонкая игра, умение убедить, что именно твои действия отвечают глубинным желаниям, использование внутренних запретов и знание очерчиваемых человеком для себя границ.

— Что-то не сильно в это верится, — ответил Максим. — Если вспомнить, как орудуют шлемоголовые.

— Кстати, сними шлем и защиту, — посоветовал император. — Иначе потом изойдешь.

— Спасибо, — сказал Максим, и поспешно избавился от доспехов.

— Пойдем, присядем, — предложил император. — Соку хлебнем. Или чаю.

— Хорошо, — согласился Максим.

— А с каких это пор тебя стал волновать Корпус Тени? — вдруг спросил император. — С тех пор как сошелся с Ириной?

Он посмотрел жестко и прямо в глаза историка.

— Да, — ответил Максим.

— А отчего? — продолжая просверливать зрачки Величко своим взглядом, спросил Даниил.

— Оттого, — ответил Максим, дотронувшись до сигнального браслета.

— Понимаю, юноша. Было все хорошо. Была любимая работа, хороший дом, любимая кошка, удовольствие от жизни.… Пока не появилась она. Так?

— Не совсем.

— Понимаю, — сказал император поднимаясь.

Он дошел до терминала доставки и набрал заказ. Через пару минут с характерным звуком дверцы раскрылись. Концепольский взял поднос и двинулся обратно к столику. Максим, который напряженно наблюдал за ним, думая, что может учудить этот странный, непредсказуемый человек и вовсе оторопел от изумления.

— Я бы и сам… — начал он, беря стакан.

— Ты знаешь внутренние коды линии доставки? — перебил его император. — Мы не закончили.

— В ВИИРе „шлемоголовые“ людей не брали, а в лечебнице они страдали так, что быстрая и безболезненная смерть за мыслепреступление стала бы скорее благом. Я вдруг понял, — это не атавизмы, это не болезнь. Это сама система убивает людей.

— А задавал ли ты себе вопрос — зачем?

— Да, и много раз. И отвечал: — Засорение пространства разрушительными мыслеобразами должно пресекаться.

— Да, — согласился император. — А зачем?

— Чтобы не было повторения Большого Голода, — ответил Максим, вдруг почувствовав себя студентом на экзамене.

— Все началось, когда людей на Земле перевалило за шесть миллиардов. Теперь во всем Обитаемом Пространстве живет немногим больше шестидесяти миллионов человек. Может дело не в этом? — подсказал Концепольский.

— Если все время лить в бочку, когда-нибудь она все равно наполнится, — ответил историк, чувствуя, что действительно не знает правильного ответа на вопрос, который был подробнейшим образом расписан и растолкован во всех учебниках: по экономике, социологии, психологии.

— Это хорошо, что ты понимаешь, — сказал император. — Но если у тебя вызывает живой протест судьба Толи Копылова, то, получается, что самого главного ты и не понял. Попробуем вместе восполнить твой пробел в образовании.

— Давай, — неожиданно для себя, назвал Максим императора на „ты“.

— На какие группы делятся люди? — спросил император.

— На четыре основных по психике и шесть по табелю о рангах, — озадаченный тем, что Даниил спрашивает про такие простые определения, ответил Максим.

— Хорошо, — ответил император. — А чем они все же различаются?

— При равенстве основных средств данных каждому человеку на жилье, одежду, еду и медицинское обслуживание, имущественные классы отличаются дополнительными суммами кредитования. Кредитование имеет различные для каждого класса сроки действия, от двухмесячных для низшего, шестого класса, до несгораемых у первого и второго. Психическое разделение на 4 типа, происходит от старинного принципа деления на гуны или как их сейчас принято называть психические полярности.

— Это не самое главное, — император нахмурился, давая понять Максиму, что недоволен его несообразительностью. — Ну а если отбросить все внешние различия? Что в остатке будет?

— В остатке? — историк задумался. — Есть ориентация на мир или на себя. Раньше это неточно называлось экстраверсия или интроверсия.

— В яблочко. Молодец! — сказал император. — Один понимает мир таким, каков он есть, другой изменяет мир под себя. Как правило, люди из первой группы спокойны и рассудительны, их все устраивает. А если что-то не нравится, они обнаруживают причины в себе и добиваются желаемого. Люди из второй — неудовлетворенные действователи. Они верят, что могут изменить мир, только силой своих рук или мозгов, в глубине души считая, что недостойны своей цели. А поскольку сие невозможно по определению, эти несчастные сублимируют свое раздражение во все новые и новые авантюры.

Как правило, эти люди стремятся достигнуть признания других членов группы и через это повысить собственную самооценку. Или добиться чего-то недостижимого и по большей части просто бессмысленного, чтобы ненадолго заглушить предательский внутренний голосок, говорящий о собственной никчемности.

— Даниил Андреевич, ты описываешь пациентов, с которыми я много лет работал. Как будто сам их лечил…

— И кроме них? — подсказал император.

— Толика Копылова, Ирину и им подобных.

— Да, просто ответил джихан. — Особенно Ирину… Не тешь себя надеждой, что индикатор на браслете снова зеленый. Жизнь длинная. В ней все имеет свойство становиться обыденным. И подтверждения требуются постоянно. Готов ли ты принести себя в жертву чужой психической неуравновешенности?

Максим помотал головой, намереваясь сказать, что все, что нарисовал ему Даниил, к Ирине и к нему лично не относится.

— Не говори ничего сейчас, — посоветовал император. — Просто подумай об этом на досуге.

— Хорошо, — ответил Максим.

— А теперь скажи, чем они так опасны? — с хитрой улыбкой поинтересовался император.

— Рискну предположить, что для размеренной системы, в которой второе тысячелетие войн, катаклизмов, опасных происшествий и прочих событий, требующих предельного напряжения сил не случается, субъекты, желающие перемен, опасностей, страданий — серьезная проблема, поскольку они в силу своей природы притягивают это к себе.

— Браво, психолог, — восхищенно сказал император. — Раньше их называли экстатиками и даже адептами исступленного экстаза. Я их называю эмоционалями.

— Но зачем такое нужно? Пускай этим, желающим сильных ощущений.

— Дам небольшую подсказку, — сказал император. — Ты смотрел доисторические кинокартины?

— Да, конечно.

— Внимательно?

— Наверное, насколько это возможно при убогом, скучном сюжете. Особенно в этих, как их там, боевиках.

— Не обращал внимания, как часто герои легко теряют положение в обществе, должность, состояние? Их подставляют и загоняют в угол всеми возможными средствами. На худой конец, если все исчерпано, просто придумывали, что герой потерял память.

А все для того, чтобы снова и снова, герой проходил сквозь, милое зрителю тогдашней поры тупое мочилово. И, в конце — концов, получил то, что имел в самом начале. Или взять всякие там романтические комедии. Считалось, что хеппи-энд — это пышная свадьба или просто сцена предложения мужчиной руки и сердца и согласие прекрасной дамы.

Но в продолжении мы всегда узнавали, что герои снова расстались. И все по — новой: — напряжение сил и очередное красивое признание в любви до гроба.

— Я понял, — в крайнем волнении сказал Максим. — Им так хочется чего-то, что они готовы это делать, меняя декорации эпох и тела, забывая о прошедшем, чтобы воспоминания не мешали раз за разом повторяться. Этим, как ты их называешь, эмоционалям, не нужна ни долгая жизнь, ни опыт. Лишь возможность вечно наступать на одни и те же грабли.

— А более счастливыми они бы стали, если каждый год из-за обострения маразма их память бы обнулялась, — усмехнулся джихан. — И нет им числа. И эмоционали давно бы взяли верх, если бы большинству не было по-сердцу то, что я предлагаю.

Как бы ни называли это большинство неудавшиеся любители необузданных страстей: стадом свиней, хрюкающим в луже, которым нет дела до высокого, тупыми мещанами, одноклеточными, биомассой, — пока большинство стремится жить сыто, сонно и долго, эмоционалям места в истории нет.

Секс, творчество, научные исследования, саморазвитие и просто удовольствие от разумно устроенной сытой и долгой жизни — вот, что предлагает система вместо подвигов, горения, испытаний, отречений, тяжелой жизни и ранней смерти.

— А нарушители, по этой логике, очевидно, — вставил историк, — потенциальные наполеоны, для которых не нашлось идиотов, чтобы стать марионетками в походных колоннах их армий, денежные воротилы, у которых была отнята сама возможность эксплуатировать чужой труд, демагоги разнообразных видов, которым для счастья нужно проехать по мозгам миллионов.

— Тетки, которые не стали жозефинами этих наполеонов, — с усмешкой поддержал император. — Пахари всех мастей, которые ради значимости своего труда готовы устроить тотальный дефицит.

— А все-таки жаль, что их уму и энергии не нашлось места в нашем мире, — вставил Максим.

— Чего жаль? — удивился Концепольский. — У нас не будет больших чайников, из которых будут поить невкусным чаем сразу 100 000 согнанных людей? Или никогда не будет распахана Антарктида и обводнена пустыня Сахара, чтобы несметные толпы ненужных человеков смогли набивать жрачку не только в рот, но и в анальное отверстие?

Главное — спокойствие и гармония. Стабильность — это правильное решение задачи о втекающей и вытекающей из бассейна воде, а катастрофа — это когда бассейн или пустеет или переполняется.

Был в древности один китаец, который все это красиво обосновал в короткой книге на 5 тысяч слов. Слава Богу, я полторы тысячи лет удерживаю систему от крайностей.

— А может дать им это, пусть попробуют? — осторожно поинтересовался историк. — Убедятся на собственной шкуре, что они сейчас живут намного лучше.

— Поверь моему опыту, будет только хуже, — печально сказал император и добавил. — Но ведь это не все.

— А что может быть, кроме того? — удивился Максим.

— Не буду тебя больше мучить, — сказал Концепольский. — Если бы ты подумал подольше, то, скорее всего, пришел бы к этому. Все просто. В каждом из нас дремлет желание перевести внутренние битвы и испытания, которыми мы все тут себя развлекаем, в плоскость внешнего мира, и вдобавок заставить других лить воду на собственную мельницу. Но и это не самое главное.

Эмоционализм заразен. Ситуация предельно проста. Кто — кого. В пределе мы все или наслаждаемся собственной вечностью и изобилием, или живем мало, плохо, зато „интересно“.

В древности говорили: „все мы одно целое“. Они даже сами не понимали, насколько были правы.

Главный грех эмоционалей состоит в том, что они ослабляют действие мантры. Оттого-то я и объявил их мыслепреступниками, противниками сакрального миропорядка. Про мантру я умолчал, чтобы не возникло сомнений в силе ритмических вибраций, дающих вечную жизнь духу и телу.

— О, — только и смог сказать Максим, поняв, насколько прав император.

— А не позвать ли нам девочек? — вдруг предложил Концепольский, круто меняя тему разговора.

Он подошел к огороженному краю террасы, поманил за собой Максима. Тот приблизился.

Внизу, метрах в пятнадцати под ними плескались амазонки. Молодые, привлекательные воительницы плавали и брызгались в подсвеченной солнцем воде, похожей на янтарную патоку. Их крепкие тела были прикрыты лишь условно, оставляя открытыми гладкую кожу, соблазнительные изгибы и округлости, позволяя глазу домыслить то, что было небрежно скрыто.

Максим узнал в одной из девушек свою провожатую.

— Правда, она хороша? — спросил император.

— Которая из? — уточнил историк.

— Не прикидывайся, — сказал император, внимательно наблюдая за реакцией Максима. Та, к которой твои глаза тянутся помимо воли.

Яна подняла голову, словно услышав слова джихана. Максим сделал движение головой, приглашая девушку подняться наверх. Амазонка кивнула в знак согласия.

— Да, благородная лань поразительно отличается от тощей коровы… — прокомментировал император. — У тебя хороший вкус. Девочка выросла на мантре бессмертия. Она слышала эти 12 слов в утробе матери, потом молитву Трехокому владыке много лет транслировали через специальные биоэнергетические генераторы. Изменения наступили даже на генетическом уровне.

— Зачем? — поразился Максим. Ему стало жаль, что такая красивая, юная девушка была объектом каких-то странных экспериментов.

— Зачеркивали результат 900 000 лет инволюции, который превратил человека в краткоживущее смертное существо. Теперь Яне не нужна мантра.

— Ох ты, — вырвалось у историка. — Значит, бессмертие было изначально присуще нашему виду?

— Да, — довольно улыбаясь, сказал император.

— А причем тут я? — недоверчиво поинтересовался Максим.

— А вот зачем, — сказал император. — Когда-то она была другой. Только сейчас ничего не помнит о том своем воплощении на заре этого мира. Я бы хотел, чтобы ты заставил ее вспомнить и сделал эти воспоминания гармоничной частью теперешней личности.

— А какой в этом смысл? — осторожно поинтересовался Максим.

— Она была моей дочерью в прошлой жизни, — поколебавшись, стоит ли говорить, все же ответил император. — А кроме того, меня интересует твоя Ирина. Пожалуй, только она с ее уникальным опытом, сможет сделать город, который я строю живым, а не картонной декорацией, ненатуральность которой видна за версту.

— Вот в чем дело, — с облегчением сказал Максим.

— А ты что подумал? — не преминул вставить император. — Неужели я похож на дешевого сводника?

Историк смутился.

— Что-то не идет Яна, — наконец выдавил он, что бы заполнить паузу.

В ответ, сзади еле слышно заработал механизм подъемника. По полу зацокали каблучки. Судя по раздающимся звукам, женщин было несколько. Максим повернул голову и обомлел.

Они явились в мокрых купальниках, которые, намокнув, лишь подчеркивали то, что должны скрывать.

Императрица и Ирина, явившиеся незваными, так горели желанием высказать императору нечто неприятное, что не нашли времени чтобы надеть что-то более подходящее для нервного выяснения отношений.

Они шли решительно, энергично и свободно. Выражение их лиц совершенно не гармонировало с сексуальностью тел, не предвещая ничего хорошего. Вернее, боевой настрой был только у двоих. Яна, двигалась за ними, явно недоумевая, из-за чего началась буча.

Княгиня Владимирская, жена императора и подруга Максима, бывшая журналистка, из-за общего выражения лиц, ставшие похожими друг на друга как сестры, летели, чтобы не остыл кипяток язвительных и обидных слов, приготовленных для джихана.

— Здравствуй князь ты мой прекрасный, — иронически приветствовала императрица Даниила, растягивая губы в приторно сладкой улыбке и просверливая его насквозь ненавидящим взглядом.

— Здорово, коли не шутишь, — мгновенно сориентировавшись в настроении своей жены, ответил император.

— Что ты на этот раз придумываешь мой хороший? — тем же внешне спокойным, но полным убийственной иронии тоном поинтересовалась она. — Может быть, ты размышляешь, как на всех твоих подданных одеть энергошлемы или заставить их слушать мантры по 24 часа в сутки?

— Нет, исключительно о том, как заставить молиться на свое величество как на живого бога, — в той же манере ответил Концепольский. — А кроме того, как всех заставить жить тяжким трудом и приносить каждый день на закате по 1/12 своего заработка только за то, что солнце светит.

— Ты намекаешь, что я именно этого хочу? — вдруг с горькой обидой спросила Рогнеда.

— Нет, — почти нормальным тоном ответил император. — Тебе хочется, чтобы на тебя падал отблеск славы твоего героя, к которому трепетные и восторженные обыватели ползут на коленях и раболепно благодарят за саму возможность жить.

— Вот именно, — с мукой в голосе, сказала девушка. — Славы, а не позора и ненависти.

— Ты хочешь сказать, что я делаю нечто, за что меня все ненавидят и презирают? — удивился джихан. — Я думаю, что это не так. Да и время для выяснения отношений ты выбрала не лучшее. Может, избавим посторонних от домашних сцен?

— Это не домашняя сцена, — упрямо сказала Рогнеда. — Ко мне приходят люди и рассказывают о том, как твои шлемоголовые болванчики хватают и убивают людей, вся вина которых состояла в том, что они имели несчастье думать не так, как предписано великим и ужасным Князем Князей.

Даже в самые черные дни, самых страшных деспотий, никто не казнил за потаенные мысли и чувства, которые никогда не станут действием. Ты стал кровавым тираном, Даниил, и я жалею о том, что когда-то помогла тебе.

— Как трогательно, — иронически сказал император. — Какая прелесть. Жить в построенном на крови дворце. Есть с добытого кровью золота, купаться в крови. Пользоваться добытыми ценой смерти невинных благами. А после этого не отказать себе в маленьком удовольствии — ткнуть все это в нос тому, кто все это дал. Воистину благословен жребий, выпавший тебе, Ганя.

— Мне ничего этого не надо, — решительно сказала она. — Я вернусь к себе во Владимир и установлю в княжестве справедливые, человеческие порядки.

— Вот как? — Концепольский резко поднялся и пошел навстречу Рогнеде. — Ты уже лет пятьсот об этом вспоминаешь, когда мы ссоримся.

— На этот раз я говорю серьезно, — упрямо сказала императрица. — Тебе не удастся меня отговорить на этот раз. Это просто бесполезно. Всему есть предел.

— Хорошо, — с усмешкой сказал Князь Князей. — Если хочешь, устрою я для таких как ты, резервацию. Обнесу колючей проволокой, заградительное поле поставлю, чтобы и не воняло от вас, отключу энергию, транспортные магистрали, заблокирую терминалы распределительной сети.

— Давай, давай, — зло сказала императрица. — Это будет лучше для всех. Наконец-то нормальные люди, которых ты вынуждаешь жить сонными мухами, почувствуют то, зачем появились на свет. Никто не будет давить, вычеркивать, унижать, запрещать. Обойдемся.

— Тогда ты откажешься еще от кое-чего, — зловеще усмехнулся Концепольский, подойдя к жене вплотную. — Ты откажешься от своего бессмертия, раз это дар злобного, кровавого тирана.

Император протянул руку к золотому медальону на ее груди. Рогнеда инстинктивно закрыла драгоценность ладонью.

— Нет, отдай, — настойчиво сказал Концепольский. — Это ведь неправильно — жить вечно. Неправильно с точки зрения тех, кого ты защищаешь. Ведь это их главное правило: короткая, полная лишений жизнь и безвременная смерть. Все ради того, чтобы немного развлечься сильными страстями.

Император захватил цепочку и потянул к себе. Рогнеда схватила его руку, не давая сорвать медальон.

— Ну что же ты? — хриплым от напряжения голосом, спросил Концепольский. — Будешь читать мантру каждый день часа три подряд или стареть, как обычные люди. Представляешь, каково это, куколка. Что ты там говорила про болванчика без мыслей и желаний, после чтения мантры бессмертия? А какая роскошная альтернатива… Секущиеся тусклые волосы, седина, морщины, тонкая пергаментная кожа с пигментными пятнами, отсутствие желаний, немощь, смерть без надежды вспомнить себя в следующей жизни. Ты этого хочешь?

— Нет, — крикнула она, вырываясь из рук Даниила. — Не дам…

— Как знаешь, — пожал плечами Даниил, потом, помолчав, поинтересовался: — Поорала, — отошло?

Рогнеда ничего не ответила, повернулась и убежала.

Концепольский проводил императрицу глазами, разглядывая ее ладное тело, вздохнул и предложил:

— Максим, а не треснуть ли нам винца?

— Не против, — ответил тот.

— А кто нас обратно домой повезет? — поинтересовалась Ирина, подпустив в голос скандальных интонаций.

— Мы вас прямо у дома высадим, — заверил ее император.

— Ну, вы пейте, а я пойду, если позволите, — сказала бывшая журналистка.

— Ирина, ну чего ты, останься, — остановил ее Концепольский. — Максим тут пока побудет, Ганю ты не найдешь, а сидеть одной в каюте скучно. Ты ведь со мной не ссорилась.

— Как вам будет угодно, Ваше Величество, — ответила Ирина.

— Яна, будь другом, сообрази, что в таких случаях полагается, — попросил амазонку император. — А я пока с Ириной побеседую. И Максима, если он не против, возьми себе в помощь.

Он бросил девушке связку ключей. Она легко их поймала.

— Пойдем, — Яна легонько потянула историка за собой.

Максим не стал противиться. Прохладные пальцы девушки лишили его речи. Он с удовольствием последовал за амазонкой. Они, молча, прошагали весь путь до подъемника. Историк, перед тем, как механизм пришел в движение, бросил взгляд на свою подругу. Ирина, изогнувшись всем телом, с напряженным вниманием слушала императора, не отрывая от него, подчеркнуто восторженных глаз.

— Не беспокойся, — заметила Яна. — Это самый наихудший из возможных вариантов завлечения императора.

— Я и не беспокоюсь, — с досадой, которую ему так и не удалось скрыть, ответил Максим.

— Скоро Ганя вернется, — добавила амазонка. — И будет цвести, словно майская роза, дарить милому улыбки и восхищаться так, как этой крале с Гелиоса и не снилось.

Платформа плавно остановилась. Максим в последний раз посмотрел наверх. С этого ракурса галерея для наблюдения Луны казалась исполинской тарелкой, нахлобученной на особо толстую трубу под потолком бассейна. Яна повела его дальше, мимо практически раздетых амазонок, загорелые тела которых в свете закатного Солнца казались сделанными из красного дерева. Воительницы с подозрением смотрели на незнакомца, вторгшегося в их личное пространство, но, увидев, что его ведет одна из своих, не говоря, ни слова, просто провожали оценивающими взглядами.

— А ты привлек внимание наших барышень. Теперь будут задавать вопросы, и строить всяческие домыслы… Макс, подержи ключи и отвернись, — попросила девушка, протягивая связку.

Величко повернулся лицом к закату. Он услышал и почувствовал, как девушка сбросила с себя тряпочки купальника и стала натягивать комбинезон прямо на голое тело. Больше всего Максиму хотелось резко повернуться, чтобы увидеть амазонку голой. Но он героически преодолел искушение. Когда Яна закончила переодевание, он спросил:

— Можно повернуться?

— Пожалуйста, — ответила амазонка, задергивая до самого верха молнию на комбинезоне. — Пойдем. Она выхватила у историка связку с ключами и убрала в карман.

Они покинули бассейн и оказались на публичной территории. Закат здесь был почти не виден за притемненными иллюминаторами. Горели лампы. Максим вдруг почувствовал, что соскучился по нормальному, незатейливому освещению.

— Камень с души? — с улыбкой поинтересовалась Яна.

— Да, — улыбкой признался историк. — Я не успел пробыть на барке и часа, а неподвижное Солнце достало вконец.

— Ты не понимаешь, — ответила амазонка. — Вечный закат, — это символ нирваны, состояния безмятежной божественной благодати.

— Нирвана для меня — это взгляд прекрасной незнакомки, запах ее духов, ласкающая глаз пластика ее походки, шелест платья.

— Или комбинезона, — иронически вставила Яна. — Макс, ты просто поэт.

— Стараемся, — ответил ей Максим. — А иначе в это вертепе нельзя.

Действительно, обстановка вокруг была соответствующей. Зал был стилизован под старину: красное дерево, бронза, тяжелый красный бархат портьер, свечи на столах и люстрах.

Играла тихая музыка. Декольтированные дамы и их кавалеры, разгоряченные шампанским и гашишем, напропалую болтали и кокетничали друг с другом, сплетались в танце, а потом снова пили и очаровывали друг друга, медленно подогревая свою страсть.

— Пускай будут счастливы и свободны, — снисходительно сказала Яна, — пусть у них будет изысканная еда и привлекательные спутники.

Тут каждый находит для себя занятие. Можно по другим порокам ударить. Этажом выше танцевальные залы и игровой клуб с рулеткой, лотереями и карточными столами.

Потом идут библиотеки и читальные залы. Выше — прозрачная прогулочная палуба и бассейн для гостей.

Не знаю, как Даня добился, но и в наш пресыщенный век, его приемы вызывает эйфорию у приглашенных. Эти сорок восемь часов счастья накрепко врезаются в память, люди очень дорожат такой честью — провести выходные на „Вороне“.

— Я думал, что все гости сидят в томительной скуке, внимая бормотанию лектора на трибуне, — усмехнувшись, сказал Максим. — Честно говоря, я колебался, стоит ли сюда ехать.

— Какой кошмар, — иронически сказала девушка. — Это из-за твоей работы?

— В смысле? — поинтересовался историк.

— Явно пованивает нафталином. Нынче все по-другому. Хоть император и любит исторические представления, взгляды его совершенно современные. В том числе и на светские мероприятия.

— А на отношения с супругой? — поинтересовался Максим.

— О, увы, тут все совсем не просто. Даня и Ганя вместе почти 2000 лет. Оттого и вносят разнообразие всеми способами. В основном она… Дане не очень это надо.

— И куда смотрят на станциях прослушивания? — адресуя пустоте, поинтересовался Максим.

— Что позволено Юпитеру, то не позволено быку, — ответила Яна. В мягкой отстраненности ее слов прозвучало требование остановиться.

Историк не стал развивать дальше эту тему.

Девушка открыла дверь служебного входа. Откуда-то доносился гул силовых установок.

Пройдя немного по коридору, Яна привычно распахнула дверь в нужную кладовую.

В помещении было прохладно. Вначале Максим подумал, что попал в библиотеку, но, приглядевшись, понял, что тут хранят бутылки.

— Ну и как тебе? — поинтересовалась амазонка. — Винный погребок Его Императорского Величества.

— Вот оказывается, как оно было, — с улыбкой ответил историк. — Все свое ношу с собой.

— А ты думал, что для императора вино тоже мешают из всякой бурды?

— Большинство того, что пьют и едят обычные люди, именно так и делают, — сказал историк. — Только не из бурды. И не мешают, а синтезируют.

Яна улыбнулась, но не стала комментировать слова историка.

— Хочешь попробовать то, что употребляет, сам джихангир Цареградский? — предложила она.

Тон этих слов был самым невинным, но Максим явно почувствовал скрытый подвох.

— Давай, — осторожно согласился он. — Если можно.

— Мы по глоточку, Данька и не заметит…

Девушка зажала в станке бутылку, вкрутила штопор в мякоть пробки, потом надавила на рычаги. Бутылка чпокнув, открылась.

Максим остолбенело глядел, как это делается. Раньше о таком он только читал.

— Я бы сам… Это ведь не женское дело.

— Когда научишься — пожалуйста, — с улыбкой ответила амазонка.

Она достала из станка бутыль и достала пару стопок с полки.

— Разливай, — скомандовала амазонка, показав, сколько можно отлить.

Максим серьезно, с осторожностью, чтобы ни капли не пролилось, налил вино в посуду.

— Ну, давай, — серьезно сказала девушка.

— За знакомство, — предложил Максим и отпил темно-красную жидкость.

Вино оказалось поразительно невкусным, похожим на уксус. Историк, сделав над собой усилие, проглотил пойло, почувствовав, как двинулось оно по пищеводу к желудку. В голове пронеслось: „Как бы не обосраться“.

— Ну, как? — с ненатуральным волнением поинтересовалась она.

— Своеобразно, — сделав над собой усилие, произнес Максим.

Амазонка рассмеялась.

— Не надо быть таким дипломатичным, — сказала она. — Ведь, правда, отвратно и пакостно.

— Действительно, крайне невкусно, — согласился историк. — Ты решила надо мной подшутить?

Он испытующе посмотрел на нее, напряженно размышляя, как ему к этому отнестись.

— Попался, — девушка снова засмеялась.

Максим вдруг неожиданно для себя схватил амазонку за запястья и прижал к стене, подняв ее руки над головой. Яна, смеясь, пыталась вырваться, и Максим чувствовал, что делает это она для вида, тщательно дозируя усилия, давая историку справиться с собой.

Ему было приятно чувствовать крепкое тело амазонки, упругую тяжелую грудь, сильные бедра и волнующую ложбинку между ног.

Яна перестала сопротивляться. Максим потянулся своими губами к губам девушки, но тут острое ощущение того, что это неправильно, заставило отпустить ее.

— Побаловались — и хватит, — сказала она. — Вот уж не думала, что вино на тебя так подействует. Пойдем, отнесем бутылку к терминалу.

— Это? — удивился Максим. — Император будет пить эту отраву?

— Конечно, — спокойно сказала амазонка. — Обыкновенное вино. Двадцать пять лет выдержки.

Она заткнула бутылку пробкой, положила в корзинку с деревянными стружками и вручила ее Максиму.

— Макс, работай.

— С удовольствием, — ответил историк. — А корзинка зачем?

— Бутылка из силикатного стекла, хрупкая — объяснила Яна.

— Удивительно. Силикатное — это, если я не ошибаюсь то, которое делали в первобытное время.

— Да, — сказала девушка. — Все в лучших традициях древности. А знаешь чего, давай возьмем вторую бутылочку…

— И выпьем? — поинтересовался Максим.

Помимо воли, его лицо исказила гримаса.

— Нет, конечно, — не удержалась от смешка амазонка, посмотрев, на кислую физиономию историка. — Чтобы снова не бегать.

— А я подумал для нас, — с облегчением сказал Максим.

— Мы, если хочешь, можем посидеть на прогулочной палубе в забегаловке со стандартным меню. Для тех, кто не пил ничего кроме искусственно сделанных Бог знает из чего смесей, императорский погребок не самое желанное место…

— Как тебе наш Даня? — спросила она, когда они затолкнули корзину в окно приемника транспортного терминала. — Он тебя не слишком отделал?

— В каком смысле? — поинтересовался историк.

— Вы ведь фехтовали.

— Да, император показал мне пару приемов, — признался Максим.

— В смысле, разделал под орех? — лукаво улыбнувшись, спросила Яна.

— Не без этого.

— Связался бы он с кем-то своего роста, — нахмурясь, заметила амазонка. — Если вспомнить, сколько он практикуется в бое на мечах, то выходит, что он поразительно бестолковый ученик.

Максим удивленно посмотрел на амазонку.

— Не слишком почтительно ты отзываешься об императоре, — сказал он.

— Но ведь правда, он такой неуклюжий, когда дело доходит до ближнего боя. И его „оловянные“, Даниилу под стать. Герои стрельбы по бумажным мишеням.

— Ты имеешь в виду имперский корпус Тени?

— Оттого-то он и держит батальон „диких кошек“, потому, что знает, — когда дело дойдет до рукопашной, его лучшими ангелами — хранителями станут озверелые бабы с мечами, — глядя куда-то далеко, за линию горизонта задумчиво произнесла амазонка.

— Тебе виднее, — дипломатично ответил Максим.

— Будь, по-твоему. То, зачем он нас послал, мы сделали. Теперь мы свободны. Даня, когда выпьет и не вспомнит, что были какие-то люди. К тому же императрица наверняка вернулась.

— После того, как убежала в слезах?

— Бабьи слезы, как легкий грибной дождик, — сказала амазонка. — Приходят ниоткуда и бесследно уходят в никуда.

— Серьезно? — несколько преувеличено удивился Максим. — Вот уж не думал, что кто- нибудь из женщин в этом сознается.

— А я не женщина, я амазонка, — засмеялась Яна. — Мне все можно.

— А что еще тебе можно, чего другим нельзя? — поинтересовался историк.

— Когда-нибудь ты об этом узнаешь, — с загадочной улыбкой ответила она. — Макс, мне бы не хотелось пугать гостей формой. Поднимайся наверх или, если хочешь, пойдем со мной.

— Пойдем, конечно, — с готовностью отозвался Максим.

— Ты думаешь, что твое присутствие заставит меня быстрее собираться? — с иронией спросила амазонка.

— Нет, — ответил Максим. — Просто хочу побывать в носовой части.

— Моя каюта в 4 метрах от передней кромки бассейна. Немного ты увидишь…

За этим разговором они приблизились к двери сейфового типа, с серьезными замками, за которой коридор стал особенной узким — 2 метра, не больше. Девушка показала глазами наверх:

— Сидят, голубчики, — произнесла она. — Как бы за третьей посудиной идти не пришлось.

— Кто сидит? — не понял Максим.

— Шведская семья — здоровая ячейка общества, — совершенно серьезно сказала Яна.

Максим приложил усилие, чтобы не расхохотаться.

— Хорошо, — заметил он. — Это всегда лучше, чем чемпионат по выдиранию волос.

Историк и амазонка вышли по сторону прохода. Коридор приобрел нормальные размеры, из окон в световых залах снова заструился красно-оранжевый свет закатного Солнца.

— Подожди меня тут, — попросила она. — Я скоро.

Величко с огорчением подумал, что Яна могла пригласить его к себе. Но тогда…

Максим представил, как амазонка слегка наклонив к плечу и откинув назад голову, глубоким, прозрачным взглядом смотрит на него, а он, не слишком понимая, что делает, протягивает к ней руки… Кладет ладони на тонкую талию, страстно целует в губы, жадно хватает за грудь, которой Яна дразнила его весь вечер, касается зада, нетерпеливо подталкивает ее к кровати…

Максим вздохнул, подумав при этом: — „Нельзя… Нельзя сразу так все запутывать“.

В некотором смысле он был благодарен амазонке за то, что она не заставила делать его мучительный выбор между тем, что хочется и тем, что должно.

Вдруг неплотно прикрытая дверь тихонько скрипнула и подалась в сторону. В открывшемся проеме стала видна часть девичьей комнаты, с разбросанными по синему ковролину пола мягкими игрушками, белыми жалюзи, закрывающими окно во всю стену и трюмо в котором отражалась сама хозяйка.

Яна была без одежды. Она посмотрела на себя, разглядывая внимательным и оценивающим взглядом с головы до ног, затем провела руками по телу, словно анализируя, приятно ли это ей. Потом быстро повернулась корпусом влево и вправо, заставив свои тугие груди упруго колыхнуться. Амазонка, по-видимому, осталась довольна увиденным.

Она надела маленькие прозрачные трусики, легкомысленный, короткий топик на бретелях. Она вдруг повернула голову и встретилась глазами с Максимом, который не успел сделать вид, что смотрит совсем в другую сторону.

Амазонка покачала головой, сделала руками жест, точно бросала слепленный из воздуха мячик. Дверь пришла в движение и мягко захлопнулась. Максим успел увидеть, что девушка довольно улыбалась, радуясь, какое впечатление произвела ее нагота на мужчину.

Историка вдруг пронзило сладкое предчувствие того, что однажды все то, о чем он мечтал здесь перед закрытой дверью, когда-нибудь сбудется.

Амазонка не заставила себя долго ждать. К короткому, облегающему тело как вторая кожа топику, девушка выбрала низко сидящие на бедрах штаны защитного цвета из плотной материи и короткие сапожки с маленьким каблучком.

Амазонке этот наряд был к лицу, выигрышно подчеркивая ее белую кожу, крепкие руки, тугую, полную грудь, тонкую талию и круглую, упругую попку. Максиму подумалось, что так девушка выглядит гораздо более призывно, чем без одежды.

Если Яна сделала все, чтобы подчеркнуть красоту своего тела, то по странному капризу с прической не стала заморачиваться, заплетя две совершенно детские косички, которые превратили девушку в рано развившуюся школьницу.

— Ну и как я тебе? — спросила она.

— Супер, — сказал Максим, пытаясь не пялиться на сильно открытую грудь.

— А на голове? — поинтересовалась она.

— С хвостом было лучше, — честно признался историк.

— А вот так? — спросила Яна, нахлобучив на нос круглые черные очки.

— Ужас, — действительно ошарашенный ее преображением из положительного и благожелательного сотрудника охраны в девчонку — хулиганку.

— Даньке особенно не нравится, когда я делаю такую прическу, — довольно сказал девушка. — Пойдем, примем для храбрости и порадуем пресветлого князя-императора.

— Не слишком ты его любишь, — заметил Максим, когда они поднялись на второй прогулочный уровень, состоящий из 2 остекленных проходов около занимающей весь центр этажа емкости бассейна.

Это место популярностью не пользовалось. Люди предпочитали находиться пятью метрами выше, где располагались публичное купальни с настоящим песком, открытыми кафешками, кабинками для переодевания и прочих интимных дел.

Там кипела жизнь, а тут было тихо и безлюдно. Широкая галерея пустовала. Шаги раздавались неестественно громко, эхо заставляло приглушать голос.

— Есть за что, — заметила Яна. — С моими желаниями он не считается. Я сначала думала, что он в меня влюблен, даже подумывала предложить ему себя, чтобы он успокоился. Но, увы, все оказалось гораздо хуже… Добрый дядя Даня, видимо, не хочет заниматься этим, ни с кем, кроме своей жены. Однако он заботливо подсовывает мне кавалеров, в надежде осеменить, и посмотреть, какую неведомую зверушку вырожу.

— Странно это… — сказал историк, прилагая все усилия, чтобы не сболтнуть лишнего.

— А он тебе разве не говорил? — невинным тоном поинтересовалась девушка. Она остановила его, взяла за руки.

— Нет, — несколько рассеяно ответил Максим.

— Врешь ведь, Макс.

Амазонка прижалась к нему грудью, с улыбкой заглядывая в глаза.

— Правда, не знаю, о чем ты.

— Молодец, — сказала она. — Это у тебя что — профессиональное?

— Ей Богу, не понимаю.

— Ладно, — сказала Яна. — Если тебя выгонят из ВИИРа, перебирайся к нам, будешь помогать мне, за зверями ухаживать и мантру им читать.

— Спасибо, я подумаю, — ответил Максим.

— Соглашайся, — почти серьезно предложила ему девушка. — Мы с тобой чем-то похожи. Оба мы ненормальные, оба не от мира сего. А главное — только у нас получается читать эту абракадабру так, чтобы она действовала на зверей.

— Неужели? — искренне удивился он.

— Увы.

— Давай, я по вечерам буду приезжать? — сам того от себя не ожидая, спросил Максим.

— Приезжай. Но только читать мантру, — серьезно сказала амазонка. — А к тому, о чем ты подумал, мы вернемся через год — полтора.

И вот что… Просто хочу, чтобы ты это понимал. Я просто маленький эксперимент императора, последняя надежда загнивающей империи. Так что ты, немного подождешь, успеется выполнить общественно полезное дело…

— Зачем ты так об этом говоришь? — удивленно-обижено поинтересовался Максим.

Он отвернулся от Яны, глядя на пылающий горизонт.

— Я не умею любить, — сказала амазонка. — Я не чувствую привязанности ни к кому, кроме больших, пушистых кошек. Император сделал меня такой, когда дал мне то, что я имею.

Теперь он ждет, какой практический результат будет из этого. Бессмертные, неспособные в случае необходимости размножиться, — это нонсенс. А больше всего, доброго Даню интересует, передается ли способность к вечной жизни по наследству.

Наш император имеет так мало настоящих сторонников, что с удовольствием завел бы расу, преданную на генетическом уровне его джиханскому величеству.

Так что мне вменено в обязанность, найти подходящего кавалера, позволить поставить себе маленькую противную клизму. А затем дать мерзкому червячку внутри меня превратиться в противную, беспомощную, орущую обезьяну, — самую большую обузу из тех, что может взвалить на себя женщина.

Яна стала рядом, глядя на колдовской, вечный закат.

— Я никогда раньше не слышал, чтобы женщина такое говорила, — качая головой, словно пытаясь не дать словам амазонки войти себе в уши, сказал Максим.

Помимо своей воли он почувствовал, какая обида и боль исходят от нее.

— Я ценю, что в свои 455 лет без всяких усилий выгляжу шестнадцатилетней девочкой. Ценю, что могу делать то, что ты, мой миленький даже представить себе не в состоянии. Я радуюсь тому, что чем дальше, — тем совершенней я становлюсь.

Но, черт возьми, временами я чувствую себя подло обокраденной. В такие моменты — особенно… Когда понимаешь, что даже все мое кокетство и непосредственность — это от головы, хорошо отрепетированная постановка.

— Зачем ты мне об этом сказала? — чувствуя, как обрушивается что-то внутри, спросил историк.

— Ты сумел задеть что-то внутри, а значит, сделал больно. Но не расстраивайся, это ненадолго. Извини, что заговорила об этом. И не надо тешить себя напрасной надеждой. Но скажу тебе честно, пожалуй, лучший из всех, кого предложил мне император.

Девушка легонько дотронулась своими губами до щеки историка, потом замерла, положив голову ему на плечо.

Максиму пришлось вспомнить, что он был профессиональным психологом и не должен обижаться на больных.

— Пойдем куда-нибудь, — предложил он, и Яна с готовностью подчинилась.

Они, не говоря ни слова, бесцельно побрели по коридору к подъемнику, чтобы забраться на этаж выше.

Максим периодически чувствовал на себе виноватое внимание Яны.

— Знаешь, давай не будем тусоваться среди гостей, — вдруг предложила она. — Лучше вернемся в верхний коридор и послушаем, как император развлекает своих подружек.

— Давай, — согласился Максим.

Ему подумалось, что брести в виде памятника мировой скорби мимо чужого праздника жизни выглядело бы нелепой просьбой о помощи, обращенной к тем, кому принципиально нет до него никакого дела.

Они опять полезли в трубу тоннеля. На этот раз у Максима уже не кружилась голова от прикосновения к телу девушки.

Яна, казалось, была огорчена переменой к ней своего нового знакомого. Она выглядела задумчивой и печальной. Величко вдруг понял, что все его навыки психолога в этом случае просто непригодны — красивая, сексуально привлекательная девушка, по — сути, не была человеком, всего лишь плодом генетических и психоволновых манипуляций с рожденным женщиной существом.

Какое-то время эта мысли преследовали историка, ставя заборы вокруг очевидной привлекательности амазонки, пока Максим не сообразил, что дело здесь совсем не в Яне.

Пока в историке кипела жестокая внутренняя битва со злобой и досадой, амазонка тихонько открыла дверь и устроилась на узеньком карнизе без перил, беззаботно свесив ноги над двадцатиметровой бездной.

Она знаком пригласила Максима располагаться. Историк, совершенно забыв, как он боится высоты, сел рядом.

Величко было все равно. Его разум активно боролся со злобой, гася всплывающий из глубины негатив. Эта война закончилась тем, что историк признал, что ничего умного в его построениях, уличающих и обвиняющих „джиханскую сучку“, нет — тут все дело в умело уязвленном чувстве собственной значимости.

Уязвленном в той области, где каждый, даже самый плюгавенький мужичонка втайне считает себя первым, лучшим, достойнейшим.

Поразмышляв немного, Максим понял, что со стороны девушки это была просто демонстрация беспросветного отчаяния, совершенная не с целью обидеть его лично, а в надежде получить сочувствие и понимание.

Пока эти мысли пробились в замутненный эмоциями мозг, он как автомат уселся рядом с Яной на жердочке над бездной, машинально взял у амазонки из пачки сигарету, зажег и затянулся едким дымом.

Понимание того, что он не курит, тем более не курит марихуану или что там у ненормальной амазонки было набито вместо табака, как опасно он сидит, и что сейчас ему будет плохо, пришли вместе с раздирающим кашлем, который стал его выворачивать.

Эти звуки привлекли внимание людей внизу. Там, на галерее, император неторопливо, под шашлычок из молодого барашка и красное вино из личного погребка, беседовал с Ириной и Рогнедой. Императрица успела надеть в какую-то растянутую, линялую майку и шорты до колена, а Ирина продолжала оставаться в своем минимальном одеянии.

Ирина сидела, красиво положив ногу на ногу. Временами она поднимала руки к голове, поправляя волосы, демонстрируя почти голую грудь и слепя Даниила своими бездонными зелеными глазами.

Император с улыбкой, изображая неподдельный интерес, разглядывал прелести своей гостьи.

Услышав сдавленные звуки, он поднял голову и сделал приглашающий жест. Уже по одному движению руки было видно, что император изрядно пьян. Его собеседницы тоже были навеселе: лица раскраснелись, глаза блестели, голоса были резкими, с характерными нетрезвыми интонациями.

— Яна, ты куда смотришь, — прокричал император, оценив ситуацию. — Не видишь разве, что он сейчас упадет.

— Пьяный придурок, — тихо сказала амазонка.

Она взяла Максима за руку. Опора ушла из-под пятой точки историка. Сначала ему показалось, что это плод отравленного наркотиком восприятия, но потом, по изменению перспективы, Максим понял, да, точно, он медленно планирует вниз.

Вернее, планирует амазонка, а он следует этой траектории лишь потому, что Яна держит его руку. Но не оттого, что амазонка неимоверно сильна. Просто из ее руки исходит та же сила, кто не дает упасть ей самой. От страха Максим перестал кашлять.

Амазонка плавно опустила его на твердую поверхность. Историк на остатках моторики сделал несколько шагов к ближайшему креслу, плюхнулся, запрокинув голову назад. Но даже с закрытыми глазами Максим чувствовал, как крутится мир вокруг него.

— Готовченко, — произнес император.

— Что с ним? — встревожилась Ирина.

По голосу чувствовалось, что она обеспокоена, но не настолько, чтобы встать и заниматься своим обкурившимся приятелем на глазах у князя-императора, которому она строила глазки на протяжении всей беседы, и которого считала почти завоеванным.

— Давайте уложим его, чтобы он не задохнулся, — предложил Даниил. — Рыся, давай.

Максиму не пришлось долго ломать голову, кого джихан называет „Рысей“. Яна подхватила его с одной стороны, император с другой. Они отволокли Максима к куче барахла, и положили на пляжный лежак.

— Живой? — тормоша историка, спросил Концепольский.

— Да, — еле слышно, не открывая глаз, ответил Максим.

— Хорошо, — сказал император. — Полежи, подыши глубоко. Минут через пятнадцать оклемаешься.

Максим с трудом кивнул в ответ.

Он провалился в тяжелое забытье, балансируя оцепенелым сознанием на грани сна, красочной, бликующей неземными цветами галлюцинации, продолжая держаться сильно разогнанным, отравленным наркотиком мозгом за реальность.

— Ты что, обалдела? — вполголоса спросил император Яну. — Хочешь отравить мужика?

— Я как-то не подумала, — растеряно сказала амазонка. — Он так уверено взял сигарету.

— Не забывай, Яна, что те убойные психоделики, которые ты заряжаешь в свои самокрутки, слона с ног собьют.

— Кто виноват, что на меня ничего другое не действует, — еле слышно произнесла она и добавила: — Хорошо, я буду осторожней.

— Надеюсь, — сказал джихан.

За этим разговором они вернулись на место.

— Нет, ты видела? — обратился император к Ирине, довольный тем, что у него есть слушатель, новичок, для которого чудеса Дома Вечности в диковинку. — Аки птица. И воде, как посуху. А я так не умею. Все, что у меня получается — это вот…

Даниил издал кряхтящий звук, точно поднимал огромную тяжесть, причем совершенно точно угадывалось, что он просто дурачится, и повис в воздухе, подогнув под себя ноги.

Ирина удивленно-восторженно взвизгнула.

— Как ты это делаешь, Даниил Андреевич? — старательно выпевая свои сильным, глубоким голосом, каждую нотку в партии безудержного восхищения, спросила она.

— Это что, — сказал император. — Рыся, однажды спрыгнула с башни, прямо в толпу нападающих. Ты не поверишь…

— И что из этого получилось? — сладко пропела Ирина.

— А вот как раньше показывали взрыв бомбы, так и здесь, — весьма довольный успехами своей любимицы, ответил император. — Всех разметало, только отрубленные руки и головы полетели.

— Подумать только, — ненатурально восхитилась Ирина.

— А потом мы все мясо собрали и пустили на шашлыки, — сказала Яна.

— И сейчас человечинкой балуемся, — вставила императрица.

— А… — растеряно пролепетала Ирина.

Ее лицо исказилось и она, борясь с рвотными позывами, побежала к подъемнику, отчаянно стуча каблуками.

— Не забудь, выход по карточке, — напутствовала ее Яна, что скорее прозвучало как: „Пошла вон, дура“.

Снизу раздались звуки, сопровождающие опорожнение желудка через верх. Потом неритмичные, цокающие звуки шпилек на босоножках Ирины затихли в отдалении.

Император переглянулся со своими женщинами и расхохотался. Его веселье передалось Гане и Яне. Троица смеялась долго, временами останавливаясь и снова закатываясь, смеялись до боли в животе, исходя слезами.

— Ну, все, ну все, хватит, — произнес он, уговаривая скорее самого себя, чем, предлагая это сделать своим спутницам.

— Да уж, — сказала императрица. — Давно я так не веселилась.

— Хреново жить человеку без чувства юмора, — подвел итог джихан. — Яночка, а ты не могла бы сходить в подвальчик за бутылочкой?

— Хорошо, — без тени неудовольствия согласилась она.

Амазонка встала и спокойно прыгнула вниз.

— Нет, это просто невозможно, — раздраженно сказал император. — Для чего подъемник нужен?

— Не придирайся, — осадила его Рогнеда. — Не нравится, — так сходил бы сам.

— Что это с ней сегодня? — спросил джихан. — Она ведь никогда раньше не пыталась убить кандидата в кавалеры.

— Ты думаешь, она пыталась убить? — возразила ему императрица. — Скорее просто пыталась отбить память. Что-то она ему не то сказала…

— Вот бы узнать что…

— Не трогай пока бедную девочку, — попросила Рогнеда. — Я вообще поражаюсь, как ты мог уговорить Анну проделать такое со своим ребенком. Мне временами так жалко бедняжку. Это же надо было додуматься…

— Зато она по-настоящему бессмертна, — возразил император. — И с тобой моя милая, была бы тоже, если б читала мантру по потребности для полного восстановления тела.

— В каком смысле? — поинтересовалась Ганя.

— Кой-какие рецепторы в мозгу бы заблокировались… Которые на эстрогены реагируют.

— Тогда, милый мой, ты бы со мной только здоровался, — пожав плечами, ответила императрица.

— Для того ты и носишь эту штуку, — Даниил дотронулся до медальона на ее груди.

Его руки пошли дальше.

— Не надо, Даня, — попросила Рогнеда. — Нас слышат.

— Хорошо, подождем. Но берегись, девчонка… — тоном театрального злодея пообещал он.

— Не раньше, чем зайдет Солнце, — в тон ему ответила императрица.

— Сейчас сделаем, — отреагировал Даниил.

Он пошарил в кармане, нашел пульт автопилота и нажал несколько кнопок.

— Правильно, — согласись Рогнеда. — Гости просто обалдели от нескончаемого заката.

— А ты? — серьезно спросил император.

— О чем ты? — попыталась увернуться Ганя.

— О том… Слишком много в последнее время мы ссоримся. Ты слишком много времени проводишь со своими прилипалами. Ну, там, своими амазонками из ультра… Подумать только: — „Назад, к природе“. И этими гнусными демагогами — Андреем — Пастушонком, Мишей и им подобными. Вот кто действительно заслужил визит спецкоманды Теневого Корпуса.

— Они мои друзья, — возразила императрица. — С ними я отдыхаю от того фашизма, который ты устроил.

— Фашизма?

— Даня… То государство, которое ты создал…

— Нет никакого государства, — перебил ее император. — Под землей автоматы клепают товары и продукты, которые народ потом достает из люков распределительной сети. Народ — это куча людей, которые ничего не умеют, кроме как заказывать блага цивилизации по Интернету. Оплачивается все это реально несуществующими кредитами, которые они получают за то, что с 11 до 15 в будние дни бьют баклуши на рабочем месте.

Есть несколько человек, которые следят за установленным порядком распределения. Есть сильная роботизированная армия, которая готова дать отпор тем, кто готов оспорить такой способ дележа полностью халявного продукта.

Есть подчиненный лично мне Корпус Тени, накачанные энергией мантры до полной потери всяких желаний парни. Нет никакого государства.

— И все равно это государство, — возразила императрица.

— Ну, Бог с тобой, государство, — согласился джихан. — Только если раньше правителям от народа что-то надо, то сейчас все наоборот. Даже низшие классы снабжается так, что из горла лезет.

— Хороший правитель ослабляет волю и укрепляет кости, — процитировала Ганя. — Я тоже читала. Вот именно это и нужно тебе от людей. Чтобы жили тихо и умерли, не оставив роду — племени.

— Нет, чтобы все имели возможность понять себя и развить свои способности, — возразил император. — Тебя не удивляет, что за последнюю тысячу лет скорость восприятия повысилась, по меньшей мере, в 5 раз?

— Кто стал счастливее от приобретенных сверхспособностей и понимания иллюзорности мира вокруг? — горько сказала Ганя. — Отбросив всю идущую от лукавого мишуру, можно сказать, ты навязываешь всем свой порядок, чтобы не лишиться такой комфортной иллюзии, которой ты окружил себя.

— Упрощенно и грубо, — ответил император. — Ты ведь не думаешь так сама.

— Зато так считают многие.

— Какое мне дело до того, что обо мне думают, — досадливо отмахнулся император.

— А до Анны, Вероники, Татьяны, Николь и многих других, которые умерли, спасая твое величество от заговорщиков, которых не остановили хваленые системы безопасности Дома Вечности?

— Ты меня и этим попрекнешь? — зло спросил император.

— Нет, — ответила девушка. — Это было их судьбой. Но ты лишил предначертанных им судеб десятки поколений людей. Для них осталось выразить свое предназначение лишь самым позорным способом — через бесплодные метания, больничную койку или скорую и безвременную смерть от пустоглазых зомби со шлемами на головах.

— Кто им мешал заниматься любимым делом, наукой, собой, наконец?

— Во все времена в обществе были те, кто вел за собой других…

— Нет никакого общества. Есть кучка практически не связанных друг с другом людей. У них нет, и не может быть никакой общей цели, кроме умения вынимать из приемных бункеров шмотки и жрачку. А значит, нет необходимости в тех, кто действует от имени единого сверхчеловеческого организма, сиречь общества.

— Но это же ужасно. Тысячи поколений людей учились жить вместе, учитывать желания и интересы друг друга. Невообразимо долгое время умение подчинять других, использовать убеждения и желания было залогом успеха. Напряженно работал интеллект, свободно текли эмоции, люди жили, страдая и радуясь, получая то, за чем пришли на грешную землю. Общество выработало этические, моральные нормы, законы, дипломатию, ораторское искусство, да много чего, — императрица с досадой покачала головой. — А теперь что, отбросить?

— Да, — просто согласился джихан. — Ты ведь сама сказала, что это иллюзия. И не потому, что я такой садист, устроивший преисподнюю для энергичных и страстных и рай для неприспособленных „ботаников“ всех мастей. Просто мантра такая капризная штука. Она в обуреваемой страстями толпе не работает…

— Ты боишься умереть? — поинтересовалась Ганя.

— Нет, просто я сделал то, к чему стремились сотни поколений людей.

— Верится с трудом, — ответила Ганя.

— Во все времена, мечтали о царствии небесном. Вот я и сделал так, что царствие небесное пришло в каждый дом.

Мир светлых, легких снов и простой, ничем не замутненной жизни, похожей на сон.

Мир запредельной мудрости и исполнения желаний. Хотели — получите. А меня, мягко говоря, за это не любят. Одни отдают должное за то, как все организовано и не видят во мне никакого толка, будто бы все и вправду происходит само собой.

Другие просто ненавидят из-за того, что я смог внушить всем бессмысленность и позорность страстей, связанных с удовлетворением потребностей низкой психики в плотном мире. И подкрепить весьма занятной приспособой…

Император с усмешкой поднял руки к голове, изображая шлем.

— Милый, — ну скажи мне, пожалуйста, попросила императрица с максимальной убедительностью, на которую была способна. — Отчего нельзя, таким как Толик, дать хоть какое- нибудь занятие? Как мне жалко их всех, стремящихся быть нужными, а в оплату желающих получать всего лишь небольшое подтверждение своей значимости. Они пошли бы в огонь и в воду за тебя, владыка Вселенной.

— Ей Богу, это тот случай, когда лучше с умным потерять, чем с дураком найти, — сказал Концепольский. — Честное слово, я не нанимался быть им нянькой. Пусть привыкают к миру в его подлинном обличье, где никто не будет раскладывать им игрушки.

— Ты не ответил мне, Данька.

— Вода снесет всю плотину, найдя самую тоненькую щелочку. Не может быть стабильного промежутка между полярными состояниями.

— Но есть искусство балансировки, — возразила императрица.

— Результат не гарантирован, всегда можно потерять равновесие и сломать себе шею. Я, признаться, несколько смухлевал, когда закладывал основы нашего государства, максимально облегчив себе задачу.

Экономики нет, политики нет, идеологии и демагогии нет, психологии нет. Есть мантра — путь и награда.

Есть читающие ее, всем довольные, спокойные и радостные существа.

И есть широкая дорога духовного совершенствования, приобретения запредельных способностей и небесной мудрости.

— Скажи, что ты просто боишься даже тени неудачи.

— Нет. Больше всего я боюсь потерять тебя, девочка моя, — ответил император, глядя на диск Солнца, который, наконец, коснулся линии горизонта. — Помнишь, о чем мы мечтали перед рассветом в холодном лесу, наполненном разыскивающими нас ратниками суздальского князя? Мы сидели спина к спине, потому, что опасность была со всех сторон и вглядывались в молочно-белый туман. Готовые к бою автоматы лежали у нас на коленях, а мысли были далеко, в чистом мире без горя и слез.

Ганя подошла к Концепольскому, положила ему руки на плечи. Она долго смотрела ему в глаза, пытаясь понять, издевается или говорит серьезно этот человек.

— Знаешь, оказывается, есть другой способ быть бессмертным, — наконец, сказала она, мягким задушевным голосом, будто утешая или уговаривая. — Я сама об этом недавно узнала. Он позволит примирить потребности эмоционалей и твое стремление нести в своей голове тысячелетнюю мудрость, сочетая ее с удовольствиями смертной жизни.

— Продолжай, — взволновано попросил Ганю Даниил.

— Не нужна никакая мантра. Если взять избыток жизненной силы пассионарного эмоционаля…

— Но это же грязь, — удивился император. — Жрать, совокупляться, давить — вот что захочется от такого угощения.

— Это легко преобразуется в силу и мудрость, — так же мягко ответила девушка. — Нам не нужно будет стоять на пути потока, перегораживая реку жизни. Мы обойдемся без хрупкой подпорки из 12 слов. Миллиарды людей дадут нам вечную жизнь, в обмен на позволение получать то, к чему они так стремятся.

— Иными словами кучка мудрых бессмертных и море погрязших в сансаре примитивных тварей? — удивленно спросил император.

— Если хочешь, да — ответила императрица.

— Ну и кто из нас фашист? — откровенно веселясь, спросил джихан.

Он сбросил ее руки с плеч, остро просверливая Рогнеду насквозь своими зрачками.

— Даня… — горько сказала девушка. — А я поверила тебе… Быстро ты пробежал эту дорожку… От „Белого Тигра“ до „Серебряного Ворона“.»

… Федор от удивления выпустил книгу, и она упала ему на колени. Перед глазами стали быстро проноситься страшные картинки бесконечной эпохи войн:

тяжелые корабли, упорно бомбардирующие друг друга на параллельных курсах, вспышки попаданий и ослепительные взрывы полного распада;

ярость абордажных схваток на броне звездолетов;

штурмовики и транспорты с десантом над объятыми огнем городами;

экипажи скаутов, дорого продающие свои жизни в неравном бою с тяжелыми крейсерами;

молодые девочки-медсестры, раздающие таблетки для эвтаназии;

раскромсанные трупы на палубах санитарных кораблей.

Как кульминация перед глазами возникли вечные льды Амальгамы и взрыв «Эстреко» над Гало, завалы из горелых трупов и страшное, похожее на пытку существование уцелевших.

«Вот откуда ноги растут», — подумал Федор. — «Вот где начало этой бесконечной кровавой корриды. А за все это платят такие же простые люди как он, участники и жертвы чудовищного алогичного процесса».

Мысль о том, что его смерть нужна кому-то, чтобы не только вкусно жрать, сладко спать, но и просто, чтобы жить, продлевая этой смертью свое существование, показалась просто невыносимой для Конечникова.

Он почувствовал, насколько ненавистна ему гладкая, ладная, благостная княжна Александра и ее подельники из клана бессмертных.

Он осознал, что больше никакая сила не заставит его служить этим мерзким паразитам.

Конечников вдруг понял и простил свою смерть и гибель любимой женщины в прошлом одинокому, ненавидимому всеми человеку, заклейменному неблагодарными современниками позорной кличкой «Проклятый», единственному, который сдерживал все лихолетье последующих эпох, жесткими, но такими необходимыми мерами, казавшимися в спокойные, почти райские времена, верхом жестокости.

Конец 16 главы

продолжение.