"Сильные мести не жаждут" - читать интересную книгу автора (Бедзик Юрий Дмитриевич)

19

«Элизабет работает на бронетанковом заводе «Панцерверкнорд». Мама писала, сестру еще два месяца назад мобилизовали по закону о трудовой повинности, отправили в казарму… Бедная сестренка! Она же не выдержит там, у нее больные легкие. А кому до этого дело? Заводу нужны рабочие руки. Мама плачет, теперь одна осталась в доме. По ночам тревоги, бомбежки… Элизабет в казарме…»

Обер-лейтенант Кирш услышал тихий стон раненого. Стон доносился откуда-то из дальнего угла. Сыро и холодно в темном сарае. Во тьме слышен чей-то шепот. Рядом кто-то всхлипывает… Ну к чему это? Не все ли равно, как умереть: от пули эсэсовца или от осколка русского снаряда?

«Глупец я все-таки, — продолжает мысленно рассуждать Кирш. — Должен бы знать, что все так кончится. Шварцберг правду говорил, нельзя им верить. Шварцбергу теперь что: он в русском плену, отлеживает бока в теплушке или в бараке. Сибирь, лютые морозы! Зато вернется потом в Германию, будет рассказывать о сибирской тайге… А Элизабет вряд ли выдержит с ее легкими. И мама не переживет горя, если умрет Элизабет…»

— Господин обер-лейтенант, когда нас расстреляют? — послышалось из темного угла.

— Не знаю. Теперь, наверное, скоро.

— Господин обер-лейтенант! Я не виноват… Скажите им, что я ни в чем не виноват. У меня кончились пулеметные ленты, потому я…

— Бригадефюрер Гилле уже подписал приказ о нашем расстреле. Он не любит отменять своих приказов и не отменит.

— Я хочу жить, господин обер-лейтенант.

— Я тоже хочу жить, но теперь на это мало надежды.

— А вы… вы не думали сдаться в плен?

— Мне очень хотелось остаться живым, чтобы быть вместе с матерью и больной сестрой… Она работает на танковом заводе. А сдаться в плен — единственный шанс выжить. Я думал об этом.

В темноте послышался тяжелый вздох. Сверкнула зажигалка, вспыхнул желтый огонек, осветил худое, небритое лицо. Солдат сидел на земле, подобрав под себя ноги, жадно затягивался дымом сигареты.

— Я давно видел, что нас обманывают, — вдруг заговорил он с холодной злостью в голосе. — Всю зиму обещали валенки — не выдали. У нас на батарее двое отморозили ноги. Командир дивизиона как-то сказал: ребята, сегодня получим подарки из дома, нам скинули их на парашютах. Мы обрадовались, ждем. Обер-вахмистр открыл ящик, а в нем запасные части для «Цезаря». Есть такой артиллерийский прицел. Что им наши ноги! Для них главное, чтобы мы стреляли.

— Зато полковник имеет не одну пару валенок.

— О, он живет как в раю, даже теперь, в окружении. Для него построили специальную баню, у него свой массажист. Каждое утро ему подают на завтрак телячий язык, и он запивает его хорошим вином.

— Можешь не завидовать полковнику, — непослушными губами выдавил Кирш. — Через час ты будешь стоять перед райскими воротами, а твой полковник будет жрать конскую требуху.

— Я не хочу, не хочу!..

Влажную пустоту наполнили истерические всхлипывания. Потом плач оборвался, солдат подбежал к двери и стал изо всех сил стучать кулаками по доскам.

Во дворе послышались голоса. Кирш закрыл глаза и мысленно перекрестился. Его охватило какое-то удивительное безразличие ко всему. Убьют, ну и пусть. Кажется, уже пришли за ними, открывают двери. Нужно встать и о достоинством выйти.

Их вывели за сарай: двенадцать солдат и одного офицера. В мозгу Кирша мелькнула мысль: «Беззаконие… Это беззаконие! В Германии со мной бы не поступили так… Меня должен судить трибунал, а тут без всякого суда и следствия…» Он увидел шеренгу эсэсовцев с карабинами и понял — сейчас все кончится.

Падал мокрый снег. Сапоги шлепали по грязи… Длинный сарай, дальше — ограда для скота, а за ней толпа солдат из третьего батальона. Их привели смотреть на экзекуцию.

Кирш глянул себе под ноги — он стоял в болоте. Вздрогнул от озноба: неужели он упадет сейчас в эту холодную грязь и будет валяться в ней, может, час, а может, всю ночь? Липкая черная земля набьется ему в рот, в глаза.

Вновь вспомнилось письмо матери. Она благодарила за последнюю посылку и просила приехать весной в отпуск. Когда ему обещали отпуск? Кажется, в мае?.. Теперь он получит бессрочный отпуск, пусть они завидуют ему все: и Гилле, и полковник, и унтер-офицер со своими солдатами в черных шинелях.

Приземистый, плотный капитан в дождевике и фуражке с высокой тульей поднял руку:

— Солдаты доблестных войск фюрера! Перед вами трусы и изменники из двенадцатой роты. Они забыли о своей священной обязанности, поддались страху, пытались покинуть поле боя. Командир нашей славной дивизии принял решение расстрелять их. Зиг хайль!

Сейчас. Еще секунда — и все кончится. Вот уже унтер-офицер повернулся к солдатам…

В этот момент в воздухе послышался свист снаряда. Земля качнулась, загудела. Кирш почувствовал, как взрывной волной его отбросило в сторону. Сарай разрушен. Двое в черном ползут между воронками. Офицер сидит, раскинув в стороны ноги. Вместо лица — темная маска, грудь залита кровью. Вот тебе и «зиг хайль»!

Солдаты из третьего батальона, что стояли за оградой, в панике разбежались кто куда. Правда, не все успели. Около разрушенного сарая осталось несколько трупов.

Кирш шел по липкой земле словно ослепленный. Ему казалось, что он продирается сквозь густую розовую завесу. Натыкался на заборы, на деревья, машинально обходил их, двигался дальше, падал, вновь поднимался на ноги. Слышал у себя за спиной какие-то истеричные крики и не верил, что это кричат люди. Продолжали грохотать взрывы.

«Элизабет умрет, не выдержит на заводе… Мама тоже.

Она почти совсем слепая, даже вывески читать не может… А прибор «Цезарь» — надежная штука. С его помощью легко корректировать огонь артиллерии, бить точно в цель. У русских нет такого прибора, но они бьют точно… Страшно было в Берлине, когда последний раз ездил в отпуск. Пустой вокзал и огромный плакат «Читайте «Фолькишер беобахтер»!». Девушка в летной форме с медалью на груди. Может, встречу ее здесь? Хотя зачем эта встреча?..»

Село казалось огромным, бесконечным. Избы терялись в туманной измороси. Среди улицы застрял танк, возле него копошились фигуры в черных комбинезонах.

Фигуры в черном!.. Опять в черном!

Мысли прояснялись, но в душу все сильнее просачивался страх. Он гнал его по раскисшей дороге, подталкивал в спину, заставлял вздрагивать при встрече с каждым офицером.

«Надо уйти как можно дальше. Документы?.. Скажу, что ищу штаб дивизии. А если задержат? Мама получит уведомление: расстрелян за измену нации. Элизабет вызовут в управление крайсляйтера…»

Он почти бежал. Панический страх сжимал ему сердце. В голове все перемешалось. Вдруг открытая штабная машина. Удивительно знакомая фигура старшего офицера.

Втянув голову в плечи, Кирш хотел прошмыгнуть незамеченным, но вдруг его точно ударили прикладом в спину.

— Обер-лейтенант Кирш!

Он сразу узнал голос. На секунду закрыл глаза, потом выпрямился, поднял было руку для отдания чести, но на голове не было фуражки.

— Что с вами? — спросил майор. — Где ваш головной убор? — В глазах Блюме удивление, он смотрит на обер-лейтенанта взволнованно, с жалостью. Он такой приветливый, что Кирш ощущает во всем теле предательскую слабость, горло перехватывают спазмы, ноги подкашиваются.

— Меня… Я…

Сердце его с такой стремительностью отсчитывает удары, будто собирается выскочить из груди. Он раскрыл рот, но из него вырвался лишь стон. Слезы затмили глаза.

— Уйдем отсюда, обер-лейтенант. Нас могут увидеть, а у вас такой вид, вы не похожи на самого себя, — тихо сказал майор, взял Кирша за локоть и через палисадник повел к крыльцу дома, потом чуть ли не силой втолкнул в коридор. Успокойтесь и расскажите, что с вами.

Здесь было тихо и безлюдно. Взгляд майора, кажется, проникал в самую душу. Киршу стало страшно, будто он остался совсем один и никто его не выслушает, никто не скажет ему человеческого слова. Он судорожно схватил майора за руку.

— Меня расстреливали… Я убежал… Начался артиллерийский обстрел…

— Вас… расстреливали?

Блюме быстро окинул взглядом коридор. Затащил Кирша в какую-то комнату, с силой прикрыл за собой дверь. Помог обер-лейтенанту снять шинель, повесил ее на гвоздь возле двери, вынул из кармана платок, старательно вытер неожиданному посетителю лицо, приказал молчать.

— Подождите здесь минутку. Я скоро вернусь. — Он подвел Кирша к дивану, сунул ему в руки газету.

Кирш остался один. Мама, мама! За что такие тяжкие муки выпали на долю твоего сына? На мгновение перед его глазами мелькнула фигура эсэсовского офицера с темным, разбитым лицом, с раскинутыми в стороны ногами. Убит или только ранен? Все равно останется слепым. «Зиг хайль!» Есть, оказывается, и на вас управа.

Он глянул на газету. Это был последний номер «Рейха». На первой странице — большой снимок. Кто-то в парадном мундире, перетянутом портупеей, выступал с установленной на площади трибуны. Лицо оратора было напряжено, глаза чуть навыкате. Казалось, он кричал на толпу слушателей, выливал на нее сгустки гнева и ненависти и сам представлял собой ненависть.

Вновь появился Блюме.

— Пойдемте со мной, Кирш. Я вам что-то покажу.

Они вошли в очень тесную комнатку. Тут было полутемно — свет цедился лишь через маленькое, запыленное оконце. В углу тускло поблескивали автоматы. Блюме подошел к столу, выдвинул ящик. В нем лежали ручные гранаты и несколько автоматных рожков-обойм.

— Видите?

Целый арсенал! Почему оружие собрано в этой полутемной комнате? И для чего майор Блюме показывает все это ему, Киршу? Обер-лейтенант растерянно смотрит на майора, не может ничего понять. Блюме взял его за локоть, сильным движением руки повернул к себе, сказал, что сейчас решается судьба армии. Заканчиваются последние часы срока ультиматума русских о капитуляции. Генерал Штеммерман до сих пор не намерен капитулировать. Он, Блюме, пойдет сейчас к нему и попытается уговорить его, сломить его нерешительность. Если же сделать это не удастся, тогда придется применить силу. Они вдвоем — Блюме и Кирш — отправятся в сто двенадцатый полк Гауфа.

— Я тоже?! — удивился Кирш.

— Да, мы поедем вдвоем, — подтвердил Блюме. — Если не будет иного выхода. Вы меня понимаете?

— Да, я понимаю. Но оружие, здесь!..

— Вот об этом я и хотел вас предупредить, обер-лейтенант Кирш. В решающий момент оно может нам пригодиться.

— Я все понимаю, герр майор!

— Ну и прекрасно. Ждите меня в этой комнате. Недолго, я скоро вернусь. — Теплая рука майора легла на узкое, полудетское плечо обер-лейтенанта.

Майор Блюме был для него сейчас единственной надеждой на спасение.

— Я верю вам, Кирш, и вы должны верить мне. Вы помните русского летчика, которого мы подобрали осенью на шоссе? Я не отдал его эсэсовцам.

— Я был уверен, что вы не отдадите. И девушку тоже?

— Да, и девушку. Вы не ошиблись, Кирш. У вас доброе сердце, Я знаю, вы никому не рассказали про тот случаи. Ну ладно, я пойду. Дай бог, чтобы разум осенил генерала!

Генерал Штеммерман был словно в летаргическом сне. Приказал никого к нему не пускать. Ни одной души, кроме майора Блюме. С той самой поры, как полковник Фуке продиктовал ему по телефону русский ультиматум, то есть со вчерашнего дня, он почти не вставал с дивана.

Перед ним прошла вся его жизнь. Он искал в ней минуты радости, минуты счастья, точно хотел убедить самою себя, что не зря прожил пятьдесят восемь лет. Вспомнил детство: высокие качели на берегу Эльбы, посыпанные желтым песком дорожки в саду деда, старую француженку-бонну с лорнетом в руке. Младший брат Клаус всегда терся возле матери и выпрашивал у нее деньги. Он собирал их, чтобы потом в школе хвастать перед сверстниками полным кошельком, богатством и славой своих предков: «Мой дед был адъютантом самого Мольтке. Все вы не стоите даже подошвы моего сапога».

В сущности, ничего интересного у генерала в детстве не было. В студенческие годы тоже. Под Верденом воевал обер-лейтенантом, страшно скучал в окопах, с нетерпением ждал конца войны. Хотелось попутешествовать по Италии, пофлиртовать с пылкими француженками…

Генерал открыл глаза, посмотрел на часы. До истечения срока ультиматума еще два часа. Целая вечность! Можно столько передумать! Ему казалось, что эти два часа принесут какую-то развязку, заставят его отважиться на самый разумный шаг. А какой он, этот разумный шаг? Кто может определить его?

Он знал, что в соседнем доме собрались командиры подчиненных ему дивизий и с нетерпением ждут последнего слова. Генерал Шмидт-Гомер, наверное, жует свой любимый бутерброд с телятиной, облизывает жирные, толстые губы и млеет от удовольствия. Генерал Транберг, командир сто шестьдесят седьмой дивизии, тот, как всегда, дремлет, клюет носом. Генерал Либ и полковник Хонн, несомненно, режутся в карты. Интересно, а где бригадефюрер Гилле? Где этот бретёр с белым, изнеженным лицом? Утром его не было здесь. Не присутствовал он и на совещании. Со вчерашнего дня, когда узнал, что идут русские парламентеры, исчез, будто сквозь землю провалился. Уж не затевает ли он какую-нибудь каверзу?

Генерал Штеммерман любил красивые вещи, особенно часы. Смешно звучит, но он действительно любил часы — уникальные, музейные раритеты. Имел большую коллекцию, в том числе такую диковинку, как шпиндельные часы знаменитого нюрнбергского мастера Хейнлена, из золота и серебра с вкрапленными в крышки брильянтами. И, может быть, потому, что всегда был окружен часами, он с юных лет научился ценить время, ценить каждую минуту своей жизни.

Один астролог в Бад-Шандау наворожил ему прожить шестьдесят пять лет. В ту пору Штеммерман был еще слишком молодым, чтобы постичь значение ворожбы, чтобы испугаться: он отгуливал всего лишь двадцатую весну. Сейчас он вдруг вспомнил о предсказании астролога и ужаснулся. Мысль заработала лихорадочно и нервно. Стал прикидывать, что еще может ждать от судьбы. Представил себе последний короткий отрезок своей жизни, и это представление вновь вернуло его мысли к вопросу о капитуляции.

Если допустить, что он согласится подписать акт о безоговорочной капитуляции, это значит — лагерь военнопленных, Сибирь. Возможно, и не Сибирь, а какая-нибудь русская тюрьма, за решетками которой он пробудет до конца войны. Долго будет ждать свободы. Может быть, лет через десять его отвезут в Германию. Старого и немощного, того самого генерала Штеммермана, потомственного прусского дворянина, который в сорок четвертом году капитулировал перед бывшим русским солдатом Коневым. Потом еще несколько лет убогого существования: генерал в отставке, немецкий потомственный генерал, который сдался в плен бывшему русскому солдату. Нет, это ужасно!

Ему вспомнился разговор с майором Блюме после русской радиопередачи. Блюме был настроен на философский лад, сидел, углубленный в себя, увлеченный рассуждениями о величии Германии. Потом вдруг сказал: «Фельдмаршал Паулюс пишет мемуары. Имеет под Москвой небольшую виллу и пишет там мемуары». «А вам откуда это известно?» — спросил его Штеммерман. «Я слышал выступление фельдмаршала по радио. Он очень интересно и без сожаления оценивает свой поступок». Эта фраза словно обожгла генералу душу. Сейчас она вспомнилась Штеммерману в каком-то новом значении. Он представил себе: маленькая комната, заваленный бумагами стол, снег за окнами. Русская зима. Он, Штеммерман, пишет мемуары, пишет до самой смерти, все оставшиеся годы жизни, пока не выпадет из пальцев перо.

Опять посмотрел на часы. Время, время! Скоро последний срок. Шмидт-Гомер, наверное, доел свой бутерброд. Транбергу денщик принес флягу с ромом: «Выпейте, герр генерал, за здоровье ваших дочек!» У него их шестеро. Толстопузый генерал Транберг почти ежедневно отправляет домой посылки с продовольствием, огромные ящики с армейскими штемпелями «Вермахт-Ост». Собственно, не отправляет, а отправлял. Все кончилось, когда русские замкнули кольцо окружения. Интересно, как теперь чувствует себя этот толстяк? Вероятно, все еще надеется вернуться к своим дочкам? А не думаете ли вы писать мемуары, герр генерал?

Скрипнула дверь. Штеммерман поднял голову, увидел майора Блюме.

— Остался ровно час, герр генерал! — напомнил Блюме от порога.

— Садитесь, Конрад!

— Спасибо, герр генерал, но…

Генерал знал, что означало это «но». Он мог бы сейчас и сам выложить все аргументы, свалить их в кучу, соорудить из них башню, целую египетскую пирамиду. Тамерлан тоже возводил пирамиды, средневековые пирамиды из голов убитых его воинами врагов. Этих пирамид пугался весь мир. То был самый убедительный аргумент завоевателя. А что делать, если ты не Тамерлан, если ты бессилен карать смертью даже своих собственных бунтующих солдат?

— Мне оставят холодное оружие?

— Да, герр генерал.

— И пистолет с одним патроном?

— Он вам не нужен, герр генерал. Когда-нибудь мы встретимся с вами в вашем доме в Бад-Шандау, и тогда вы поймете меня. Пули не разрешают проблем, они их усложняют.

— Один патрон я все-таки попрошу. — Генерал поднялся с дивана, скинул плед, быстро одернул френч, пригладил его на себе ладонями, подтянулся. Казалось, что он уже слышит за дверью шаги советских автоматчиков.

Что ж, лучше писать мемуары, чем гнить в чужой земле! В худшем случае он воспользуется последней пулей.

Его миссия кончилась. В Берлине, возможно, ждут от него арийской отваги, уже заготовили некролог для «Фолькишер беобахтер». Бессмертный шаг арийца. Мужество и верность потомка нибелунгов. Кто знает, что лучше: последняя пуля или мемуары?

Из окна Штеммерман видел стоявших у крыльца генералов. Шмидт-Гомер что-то патетически доказывал командиру пятьдесят седьмой пехотной дивизии генералу Дарлицу, наседал на него своим массивным животом, потрясал в воздухе кулаком. Рядом стоял генерал Либ и упорно смотрел в землю.

— Ну что ж, Конрад! — тяжело вздохнул Штеммерман, окончательно взвесив все «за» и «против». — Пригласите от моего имени командиров дивизий в штаб.

И вдруг он весь подался вперед, густые брови на его лбу сурово сдвинулись.

Майор Блюме сделал шаг к окну.

К штабу подъехал бригадефюрер Гилле. На улице стояли два бронетранспортера с эсэсовцами. Головорезы в черных шинелях появились на крыльце, возле входной двери. Послышались резкие команды.

— Что там такое? — насторожился Штеммерман.

— Разрешите, я выясню, герр генерал! — круто повернулся майор Блюме, сильно рванул на себя дверь. Он примерно представлял, что произошло, знал, что теперь каждая секунда промедления может стоить ему жизни. Гилле с эсэсовцами! Черные фигуры толпились в коридоре, бесцеремонно заглядывали в комнаты, чувствовали себя хозяевами.

Блюме протиснулся между ними. Последняя по коридору дверь — оперативный отдел. Через него можно пройти в комнатку, где майор оставил Кирша. Майор взялся за ручку двери, прислушался. За спиной у него все нарастал гул голосов: эсэсовцы заполнили коридор. Всем своим существом Блюме чувствовал, как смерть обволакивает дом, приближается, зловеще наступает на него.

Услышав голос бригадефюрера, он переступил порог оперативного отдела, плотно закрыл за собой дверь, повернул ключ. На столах, на диване, даже на подоконниках — всюду оперативные карты, бумаги, хотя теперь, по существу, никому не нужные, но аккуратно сложенные, подшитые, пронумерованные. Вот и узкая дверь в полутемную комнату. Навстречу Блюме бросается взволнованный Кирш:

— Что там за шум, герр майор? Что случилось?

— Берите автомат, Кирш. Приехал Гилле. Может произойти неожиданное.

— Вы хотите убить Гилле?

На щеках Блюме заиграли розовые пятна. Нет, он вовсе не собирается убивать Гилле — эсэсовец позже и без него получит по заслугам. Блюме думал о том, как теперь вырваться живым самому. Между тем Кирш был готов на все. Нет, обер-лейтенант, убить Гилле сейчас не удастся. Поздно! А жаль!

— Идите за мной, Кирш!

Низкая дверь вела куда-то в темноту, в душный, узкий коридор. По сторонам стояли ящики с патронами. Патроны были рассыпаны и по полу. Блюме шел уверенно, будто расталкивал темноту. Слышно было его дыхание — горячее, надрывное. Вдруг он остановился и поднял руку. Голоса! Где-то рядом, за стеной, слышались голоса.

Кирш скорее догадался, нежели услышал: Гилле! Кричит на Штеммермана, грозит ему от имени рейхсминистра СС немедленным расстрелом. Никакой капитуляции! Он, Гилле, не допустит, не позволит! Войска должны драться до последнего патрона!

Штеммерман слабо обороняется.

«Вы не имеете права, Гилле. Я все-таки генерал».

«А вы имеете право, генерал? Имеете? Окружили себя предателями и шпионами. Позор! Мне стыдно за вас, генерал! — Небольшая пауза, и снова лающий, наглый голос бригадефюрера. — Вот радиограмма из имперского штаба СС. Ваш любимый майор Блюме служит большевикам. Что вы на это скажете, генерал?»

Блюме потянул Кирша куда-то в темноту. Еще несколько торопливых шагов, и они выбежали на задний двор. Тут стояли машины, бронетранспортеры, танки. Подбежал вахмистр, подобострастно вытянулся перед майором.

— Немедленно сюда бронетранспортер генерала.

Буксуя в глубокой колее гусеницами, подъезжал закамуфлированный, с ромбовидными бортами бронетранспортер.

— Охрану тоже?

— Только водитель и радист.

— Стойте! — неожиданно закричал вахмистр. — Кажется, объявлена боевая тревога. Может, русские?

— Генерал ждет машину. Прочь с дороги! — Блюме метнул глазами по двору. Солдаты, солдаты! Всюду солдаты. — Освободите дорогу! Генерал ждет. Прорвались русские конники.

У вахмистра сразу посерело лицо, брови полезли на лоб. Он поднял руку, но тут же опустил ее и куда-то побрел, обессиленный, безвольный, ко всему безразличный. Когда бронетранспортер выскочил из села на грязное, разбитое шоссе, Блюме выпрямился на холодном кожаном сиденье, властно осмотрелся вокруг. Он был в бекеше с пышным теплым воротником и чем-то напоминал генерала.

— Куда? — односложно спросил через плечо солдат-водитель.

— Сто двенадцатый полк, к майору Гауфу! — Блюме вынул из кобуры пистолет, проверил обойму, вновь вставил ее на место, сунул пистолет в карман и, обернувшись к Киршу, обнял его за худые мальчишеские плечи. — Я рад, что вы со мной, обер-лейтенант. Теперь вся надежда на майора Гауфа и его солдат.