"На острие" - читать интересную книгу автора (Ридпат Майкл)

17

На следующее утро Кальдер полетел в Келсо на принадлежащей летной школе «Сессне-172» – машине, очень подходящей для коротких перелетов. Несколько лет назад он договорился с одним из фермеров и получил право пользоваться летной полосой и ангаром неподалеку от Келсо. Несколько часов пребывания на фермерской земле обходились ему в какие-то двадцать фунтов. Он не предупредил отца о прилете, чтобы тот не успел что-то спрятать.

В Очард-Хаус Кальдер прибыл незадолго до полудня. Его семейный дом представлял собой невысокое длинное здание из серого камня. Перед ним расстилалась прекрасная лужайка, а сбоку – яблоневый сад. Мама любила это место: яблони напоминали ей родной Сомерсет. Дом находился в паре километров от городка, в поселении, именуемом Кейрнслоу. Из окна его старой спальни, если смотреть сквозь яблони в сторону Келсо, можно было увидеть шпили церквей, руины аббатства и мосты через реку Туид, струящую свои воды на восток, в сторону Берика и Северного моря. У калитки возвышался столб с желто-голубым объявлением о продаже и именем местного агента по сделкам с недвижимостью. Кальдер поставил арендованный им драндулет в тени чилийской араукарии. Когда он был маленьким, его страшно привлекали гигантские шишки и чудные ветви этой, как ее называют, «обезьяньей головоломки». Карабкаться на араукарию было чрезвычайно трудно, однако в возрасте семи лет он не только попытался это сделать, но даже преуспел в своем начинании. Когда юный Алекс решил спускаться, оказалось, что он находится на высоте десяти метров, что было выше карниза крыши. Спуститься он не смог. Мальчишка был слишком горд, чтобы позвать на помощь, и ему пришлось просидеть на ветке два часа, до тех пор пока обезумевшая мать не отыскала сына. Чтобы спустить его, ей пришлось вызывать пожарную команду. Отец же был вне себя от ярости.

Но Кальдеру хотелось забраться повыше, и на следующей неделе он предпринял еще одну попытку. На сей раз он добрался почти до макушки, но спуститься снова не смог. Пожарные, похоже, не протестовали, однако доктор рассердился очень сильно. Он притащил пилу и принялся срезать нижние ветви. Только после этого Кальдер начал плакать.

Дерево по-прежнему было живо и здорово, однако теперь Кальдер почему-то желания на него влезть не испытывал.

Лужайка, как он и предполагал, находилась в идеальном состоянии – во всяком случае, он не заметил не единого палого листа. У входа в дом тянули голову к небу подснежники. Может быть, это еще те цветы, которые много лет назад посадила мама? Или отец каждый год обновлял посадки?

Кальдер обошел дом, поднял со стены сада свободно лежащий кирпич и взял находящийся под ним ключ. Открыв заднюю дверь, он прошел в кухню. Там, словно в операционной, царили чистота и порядок. Хотя отец и старался максимально сохранить дом таким, каким тот был при маме, со своим стремлением к порядку он ничего поделать не мог. Мама же, как и сестра сейчас, обожала жить в хаосе. Пока жена была жива, доктор Кальдер мирился с ее привычками, но в течение нескольких месяцев после ее смерти привел дом в полнейший порядок. С тех пор здесь воцарилась абсолютная чистота.

Кальдер рассеянно побрел по дому. Последний раз он был здесь три года назад. Знакомая обстановка действовала успокаивающе, порождая массу воспоминаний. Нет, продажа дома стала бы семейным позором.

Энн была права: многих предметов не хватало. Особенно заметно это было в столовой, стену которой когда-то украшали пейзаж реки Туид, принадлежавший кисти Фрэнсиса Каделла. Еще один Фрэнсис Каделл висел в гостиной, но теперь и он исчез. На каминной доске не оказалось часов. Пропал книжный шкаф, видимо, он был продан совсем недавно – пачки книг все еще лежали на полу. Кальдер открыл сервант. Ящик, где хранилось столовое серебро, был почти пуст.

Он перешел в кабинет отца, и объяснение всему, что происходило в доме, оказалось на письменном столе. Журнал «Новости скачек» был открыт на странице, посвященной предстоящим бегам в Йорке. Лошадь по кличке Меркатор была обведена красным карандашом. На столе лежали два незаполненных формуляра и блокнот с записями, сделанными аккуратным почерком отца. Доктор терпеть не мог традиционных каракуль, свойственных большинству практикующих врачей, считая, что порядок должен быть во всем.

Алекс всегда трепетал, роясь в бумагах отца, но сейчас никакой неловкости не испытывал. Он проверил выдвижные ящики стола. В верхнем находились письменные принадлежности и коллекция старых карандашей и ручек. Во втором лежала пачка стянутых резинкой лотерейных билетов. В третьем хранились счета. Кальдер начал перебирать бумаги. На самом верху он обнаружил счет букмекера из Селкрика. Семь тысяч фунтов! Серьезные деньги.

Но следующий документ его потряс. Букмекер из Бервика выставил отцу счет на сто сорок три тысячи фунтов стерлингов.

Кальдер тяжело опустился в кресло, держа квитанцию перед собой.

Отец был игроком весьма серьезным, закоренелым, неспособным контролировать себя. Кальдер посмотрел на его заметки и формуляры. Доктор принадлежал к тем одержимым игрой типам, которые считали, что досконально знают механизм бегов, но на самом деле они не знали ничего. В этом они были похоже на некоторых трейдеров, ложно считающих, что знают, как работает рынок облигаций, и постоянно попадающих впросак.

Кальдер не мог взять в толк, каким образом образовался счет на сто с лишним тысяч фунтов. Видимо, букмекер не сомневался в кредитных возможностях отца. Тот, наверное, был его постоянным клиентом и аккуратно платил по долгам в течение многих лет. А может, даже и десятилетий. С течением времени ставки возрастали и вот теперь перехлестнули через край. Отец, видимо, предпринял несколько отчаянных попыток отыграться, но снова проиграл.

Алекс не знал, сколько времени просидел, тупо глядя на счета. Но вот он услышал, как хлопнула дверь и кто-то прошел на кухню. Отец вернулся на ленч. Кальдер продолжал сидеть тихо.

Пять минут спустя в дверях помещения, где сидел Кальдер, появился доктор. В руках он держал тарелку с сандвичем, а из-под мышки у него торчала пачка газет. Сына он увидел не сразу, а когда увидел, газеты выскользнули на пол.

– Алекс?

– Привет, отец.

Доктор посмотрел на сына и страшно побледнел, увидев в его руке счета от букмекеров. Затем краска вернулась к его щекам, и он крикнул:

– Алекс, как, черт побери, ты смеешь врываться в мой кабинет и совать нос в мои личные бумаги?!

– В твои долги, ты хочешь сказать. В счета от букмекеров?

– Чем бы они ни были, тебя это совершенно не касается!

– И как давно? – не повышая голоса, поинтересовался Кальдер.

– Я не намерен отвечать на твои вопросы о моих делах.

– Как давно? – повторил Кальдер.

Некоторое время казалось, что доктор намерен усилить свое праведное негодование, но впечатление оказалось ошибочным. Плечи старшего Кальдера вдруг обвисли. Опустившись в кресло и не выпуская из рук тарелки с сандвичем, он закрыл глаза. Ситуация была совершенно очевидной, и изобретать что-то не имело смысла.

– После смерти твоей матери.

– И насколько скоро после?

– Довольно быстро.

– Но каким образом ты ухитрился так много проиграть?

– Я попал в полосу неудач, – ответил доктор, ища во взгляде сына сочувствие. – Ты же знаешь по своей работе о том, что иногда наступает черная полоса.

– Да, знаю, – согласился Кальдер. – Но проиграть можно ровно столько, сколько ты ставишь на кон.

– Все вовсе не так, как выглядит на поверхности, – сказал доктор. – Я в этом деле эксперт и прекрасно разбираюсь в лошадях. Большее время… Много времени я находился в плюсе. Но не в прошлом году. Думаю, что виной всему были частые дожди, а может быть, жульничали жокеи. Одним словом, имелись какие-то внешние причины.

– Случилось то, что ты потерял контроль над собой.

– Я все отыграю.

– Каким образом? Поставишь свой дом на Меркатора? – не скрывая сарказма, спросил Кальдер. – Нет, тебе не отыграться.

– Я в конце концов дождусь своего часа и сорву крутое бабло на верной лошадке.

Жаргонные словечки в устах доктора звучали противоестественно.

– Держу пари, отец, что в последнее время ты несколько раз ставил на «верную лошадку», но ни одна из них не выиграла.

– Да, – кивнул доктор Кальдер.

– Как смел ты… – Младший Кальдер вдруг почувствовал, что ему трудно это произнести, но он должен был высказаться. – Как смел ты нападать на меня за то, что я делал, хотя ты сам постоянно занимался тем же самым?

– Ничего подобного. Для меня это всего лишь хобби.

– Хобби?! Да ты же себя разоряешь!

Старик выпрямился в кресле и, глядя в глаза сыну, сказал:

– Прости меня, Алекс.

– Ты не можешь ограничиться извинением! – До того Кальдер говорил негромко, постоянно себя контролируя, но сейчас он повысил голос. – И вопрос не только в деньгах, вопрос в… Я всегда тебя уважал, хотя поступал не так, как ты хотел. Хотя делал вид, что не слушаю тебя, или спорил с тобой, в глубине души я опасался, что ты прав, утверждая, что я всего лишь азартный игрок и попусту растрачиваю свою жизнь. Именно поэтому я так злился. Но теперь я узнаю, что ты гораздо хуже меня. Как ты мог быть таким лицемером?!

– Я знал, что со мной сделали лошади, и не хотел, чтобы подобное случилось и с тобой. Все очень просто.

– Только не пытайся представить это как заботу о сыне! – Кальдер уже кричал. – Если бы ты действительно тревожился за меня, то не стал бы мне врать! Ты не стал бы критиковать меня все эти годы за то, что я делал честно и открыто, в то время когда ты занимался тем же, но только тайно. Что бы сказала мама? И что скажет Энн?

– Только не говори ничего Энн.

– Я должен буду это сделать, – пробормотал Кальдер. – От сестры я ничего скрывать не стану.

Доктор закрыл глаза.

Кальдер, пытаясь подавить гнев, сделал глубокий вдох. Немного успокоившись, он сказал:

– Я хочу, чтобы ты с этим покончил.

– Но если я покончу, то как смогу выиграть столько денег, чтобы расплатиться с этим? – спросил доктор, показывая на счета в руках сына.

– Ты, кажется, так ничего и не понял, – покачал головой Кальдер. – Ты играешь уже много лет и до сих пор считаешь, что можешь выиграть. Ты можешь выиграть в одном забеге или в двух. Но в итоге тебе никогда не удастся обставить букмекеров. Все шансы на их стороне, и, кроме того, они владеют информацией. Иногда они позволяют тебе выиграть, поскольку понимают, что чем больше ты выиграешь, тем больше начнешь ставить в будущем. Ты должен остановиться.

– Но как быть с этим счетом?

– Я его оплачу, – ответил Кальдер.

– Но это же сто тридцать тысяч фунтов!

– Сто сорок три тысячи, если быть точным.

– И у тебя есть такие деньги?

– Я могу себе это позволить, – сказал Кальдер. – Я оплачу и второй. Другие счета имеются?

– Еще один, – ответил отец. – Примерно на десять тысяч. В нижнем ящике.

Кальдер выдвинул ящик и извлек чек.

– О'кей, я все это оплачу немедленно. Но я хочу, чтобы ты снял дом с торгов и дал обещание никогда больше не играть. Даже в лотерею.

– Неужели ты считаешь, что я позволю себе попасть еще раз в подобную передрягу?

– Будем верить. Кроме того, я хочу, чтобы ты обещал мне посетить организацию «Анонимные игроки». Не сомневаюсь: ты сможешь узнать, где они собираются.

– В этом нет необходимости.

– Неужели? Ты же доктор и ставишь диагнозы.

Некоторое время отец и сын молчали.

– Я не слышал ответа, отец.

Доктор Кальдер еще раз посмотрел в глаза сыну:

– Ну хорошо. Я обещаю, что больше не буду делать ставок, и пойду на собрание Анонимных игроков.

– Спасибо, – проговорил Алекс.

За несколько лет он имел возможность видеть, как двое его коллег стали заядлыми игроками, и знал, насколько трудно, если вообще возможно, отказаться от этого пагубного пристрастия. Такие люди кончают тем, что теряют работу, а иногда и семью. Кальдер не сомневался в искренности обещаний отца. Но сможет ли он их сдержать?

Алекс всегда считал своего отца самым честным человеком из всех, кого он знал, но оказалось, что доктор был столь же лжив, как и все другие. Это открытие его потрясло. Строгие моральные принципы, с юных лет казавшиеся ему незыблемым гранитным фундаментом мира, на самом деле зиждились на песке. Как мог отец, которого он считал высокоморальным и мудрым, оказаться столь слабым? Во время полета домой над северо-восточным побережьем Англии он раз за разом задавал себе этот вопрос, но ответа на него не находил.

Мартель, укрывшись в своем кабинете, размышлял о том, почему он, человек, у которого есть все, чувствует себя таким несчастным. За два последних торговых дня января японский рынок резко пошел вверх, и потери Мартеля – оставаясь, естественно, огромными – снизились до одного миллиарда по сравнению с двумя миллиардами за неделю до этого. Радовало то, что рынок развивался в нужном для него направлении. Сокращение потерь означало, что он сможет выплатить коллатерали своим брокерам. Кроме того, к его великому облегчению, «Блумфилд-Вайс», несмотря на исчезновение Перумаля, произвел переоценку облигаций «ДЖАСТИС» по очень выгодному для него курсу. Цены «Блумфилд-Вайс» оказались всего на несколько пунктов выше тех, которые, исходя из своей модели, предсказывал Викрам.

Облигации «ДЖАСТИС» были тесно связаны с активами японско-американского треста международных инвестиций и считались весьма сложным зверем. Они были бивалютными, их цена регулировалась уровнем цен на бирже «Никкей», и в них была встроена, если так можно выразиться, система тревожных сигналов. Облигации первоначально размешались в долларах, но в дальнейшем их можно было продавать и покупать по выбору инвестора как в долларах, так и в иенах. Индекс «Никкей» базируется на цене двухсот двадцати пяти наиболее значительных активов, имеющих хождение на Токийской фондовой бирже. Если индекс «Никкей» переваливал за десять тысяч пунктов, доходы инвестора в пять раз превышали прирост. Если же индекс опускался ниже семи тысяч, инвестор терял сумму, в пять раз превышавшую разницу цен. В момент закрытия биржи индекс находился на уровне восьми тысяч пятисот пунктов. Рынок Японии с полным правом можно было назвать турбореактивным. Мартель начал с того, что инвестировал в облигации «ДЖАСТИС» пятьсот миллионов долларов. Сейчас объем его вложений достиг уже двух миллиардов. «Блумфилд-Вайс» снова согласился кредитовать фонд «Тетон», и этот кредит покрывал восемьдесят процентов цены облигаций. Поначалу «Блумфилд-Вайс» сильно сомневался, стоит ли идти на эту сделку, но шестьдесят миллионов комиссионных, получаемых банком в результате этой транзакции, послужили весомым аргументом. Мартель и Викрам прекрасно знали, что состояние, которое «Тетон» заработал в прошлом году на ИГЛОО, не нанесло ущерба «Блумфилд-Вайс». Кроме того, инвестиционный банк тогда застраховался от всех рисков в одной из крупнейших страховых компаний, и теперь с облигациями «ДЖАСТИС» он поступит точно так же. Таким образом, банк «Блумфилд» останется с весьма весомым вознаграждением и, конечно, с кредитом, предоставленным им фонду «Тетон».

Однако несмотря на благоприятное состояние рынка, Мартель чувствовал себя отвратительно. Одной из причин этого была статья в «Форчун». В глубине души он постоянно опасался, что его объявят самозванцем. И вот это произошло. Подобные заявления казались особенно несправедливыми именно сейчас. Да, возможно, ему действительно повезло, когда он пережил потрясение прошлого года. Так же как повезло недавно, когда он оказался в центре шторма, обрушившегося на японский рынок. Но каждый, если так можно выразиться, кузнец своего везения. Разве это не было озарением гения, когда он решил, что существует реальная возможность выхода Италии из зоны евро? «Форчун», конечно, может утверждать, что не он несет ответственность за это событие, но мало кто знает, что Мартель негласно перевел кое-какие опционы фонда «Тетон» на имя Гвидо Галлотти в качестве щедрой оплаты за консультационные услуги. Одно это свидетельствовало о том, что он может влиять на ход событий.

Он посмотрел на украшавший стену портрет: на нем был изображен он сам, и именно в этом помещении. Полотно оказалось не таким плохим, как он опасался. Грязнуле художнику удалось передать грубоватую привлекательность Мартеля и выражение предельного внимания, с которым он изучал состояние рынка на стоящем перед ним мониторе. Временами Мартелю чудилось, что портретист уловил намек на страх, таящийся в карих глазах натуры. Жан-Люк подробнейшим образом изучал работу кисти художника, пытаясь определить, какие именно мазки передают этот скрытый страх. Но что-либо обнаружить ему так и не удалось. Возможно, это было лишь плодом его воображения и никто ничего подобного не замечал. Все, кто видел картину, выражали восхищение мастерством художника. Схваченная им энергия Мартеля контрастировала со спокойной уверенностью его красавицы супруги, портрет которой висел чуть дальше на той же стене.

Но по-настоящему Жан-Люка Мартеля тревожила только Черил. Присутствовал ли тогда в их нью-йоркской квартире мужчина? Подозрения разъедали его, словно червоточина. Он слышал всего лишь кашель, продолжавшийся не более двух секунд, но этого было вполне достаточно. На то, чтобы поговорить с Черил напрямую, ему не хватало смелости. Но он должен все узнать.

Естественным решением проблемы могло бы стать обращение к услугам частного детектива. Однако Мартель не знал, с какого конца к этому подступиться. Он понятия не имел, как найти нужного человека. Ему не хотелось вступать в контакт с нью-йоркским сыскным агентством, к услугам которого время от времени прибегала его фирма. Местных сыщиков он тоже не желал привлекать. Не было никого, кому бы он мог доверять настолько, чтобы попросить о рекомендации. Вдруг его знакомые догадаются, почему он к ним обратился. Даже мысль об этом казалось ему отвратительной. О том, чтобы в поисках ему помог секретарь, вообще не могло быть речи. Мартель включил компьютер и обратился к поисковой системе. Потратив полчаса, он нашел в Денвере подходящего, как ему показалось, типа. Денвер после Солт-Лейк-Сити был ближайшим к Джексон-Холл крупным городом, но и до него было около пятисот километров. Детектива звали Рей Поэк, и он согласился встретиться с Мартелем в Джексон-Холл через два дня. Сыщик не увидел ничего странного в том, что Мартель назначил ему свидание на заброшенной дороге в пятнадцати километрах от города.

Когда Мартель положил трубку, раздался стук в дверь – Энди и Викрам хотели потолковать с ним о приглашении на работу нового трейдера. Энди нуждался в помощи, и у Викрама имелось конкретное предложение. Они несколько минут обсуждали кандидатуру, после чего Энди вернулся к своему столу, а Викрам задержался.

Он не сводил взгляд с монитора, на котором еще был открыт сайт Поэка. Мартель взглянул на него, вышел из сети и сказал:

– Итак, я весь внимание.

Викрам оторвал взгляд от экрана.

– Ты видел, что индекс «Никкей» сегодня поднялся еще на три пункта?

– Да, – ответил Мартель. – Рынок наконец стал вести себя разумно.

– Не стоит ли нам воспользоваться случаем и слегка снизить нашу задолженность? Я мог бы связаться с «Блумфилд-Вайс» и поторговаться с ними в связи с облигациями «ДЖАСТИС». Теперь, когда там нет Перумаля, эта идея представляется мне удачной.

– Переоценка, которую они провели, была вполне достойной. Ты с этим согласен?

– Да. Но кто знает, как поведет себя рынок в следующем месяце?

Мартель в негодовании вскочил на ноги.

– Кто знает? Мы знаем. Я знаю! – Для вящей убедительности он ударил себя кулаком в грудь. – В этом вся суть. Ради этого мы прошли через все муки. Индекс «Никкей» за следующие двенадцать месяцев удвоится, и мы будем играть на повышение. На максимально большое повышение. Используя рычаги, которыми мы располагаем, я рассчитываю на двести процентов прибыли. Как минимум. Это будет грандиозный успех хеджевых фондов. Самый грандиозный за всю их историю.

– Но если индекс снова упадет…

– Мы переживем. Нам всегда это удавалось. – Мартель покачал головой и закончил: – Ты толковый парень, Викрам, но иногда мне кажется, что ты берешь не все, что можешь взять.

Лицо Викрама залилось краской, и он, не говоря ни слова, вышел из кабинета. Мартель знал, что ранил гордость подчиненного. Возможно, он требовал слишком многого, ожидая, что Викрам проявит такие же, как и у него, способности видеть картину в целом, но все же Мартель был разочарован. Викрам ему нравился. Жан-Люк ощущал эмоциональную потребность в протеже, ученике, наследнике, и Викрам больше всех подходил на эту роль. Мартель знал, что тот им восхищается и даже завидует ему. Этот человек, подобно своему боссу, хотел стать одним из величайших воротил хеджевых фондов.

Но для этого ему не хватит духу.