"Убийство в Вене" - читать интересную книгу автора (Силва Дэниел)

3

Венеция

В коридорах и конференц-залах Израильской разведслужбы Ари Шамрон был легендой. Он действительно был ядром службы. Он проникал во дворцы королей, крал тайны тиранов и убивал врагов Израиля собственными руками. Свой величайший подвиг он совершил в дождливую ночь в мае 1960 года, когда, выскочив из машины в убогом пригороде на севере Буэнос-Айреса, захватил Карла Адольфа Эйхманна.

В сентябре 1972 года премьер-министр Голда Меир приказала ему выследить и убить палестинских террористов, которые захватили и убили одиннадцать израильтян на Мюнхенских Олимпийских играх. Габриель, бывший тогда многообещающим студентом в Школе искусств в Иерусалиме, нехотя присоединился к операции Шамрона с подходящим названием «Гнев Господень». По лексикону операции на иврите Габриеля звали Алэ. Имея в руках всего лишь «беретту», он спокойно убил шесть человек.

Карьера Шамрона не была непрерывным взлетом. Были в ней и глубокие долины, и ошибочные прогулки по оперативному пустырю. За ним закрепилась репутация человека, который сначала стреляет, а уж потом волнуется по поводу последствий. Одним из величайших его достоинств был сумасбродный характер. Он вызывал страх как у друзей, так и у врагов. Некоторые политические деятели не могли мириться с его вспыльчивостью. Рабин часто избегал принимать его звонки, опасаясь услышать то, что он скажет. Перес считал его дикарем и отправил в иудейскую пустыню в отставку. Барак, когда служба стала заваливаться, реабилитировал Шамрона и вернул его на службу, чтобы выправить ситуацию.

Официально он был в отставке, и его любимая служба находилась в руках в высшей степени современного технократа «чего изволите» по имени Лев. Но во многих кругах Шамрон всегда оставался Memuneh, самым главным. Нынешний премьер-министр был его давним другом и попутчиком. Он дал Шамрону непонятный титул и достаточно власти, чтобы тот у всех стоял поперек горла. На бульваре Царя Саула были люди, которые клялись, что Лев втайне молится, чтобы Шамрон поскорее умер, и что Шамрон, упрямец Шамрон, благодаря своей стальной воле умудряется оставаться живым, чтобы изводить его.

Сейчас, стоя у окна, Шамрон спокойно изложил Габриелю все, что ему было известно о случившемся в Вене. Накануне вечером в «Рекламациях за период войны и справках» взорвалась бомба. Эли Лавон лежит в глубокой коме в отделении интенсивной терапии венской Общей больницы; шансы на выживание – в лучшем случае один из двух. Его две помощницы – Ревекка Газит и Сара Гринберг – погибли при взрыве. Ответственность взяло на себя ответвление организации бен Ладена «Аль-Кайеда» – какая-то темная группа под названием «Ячейки исламских борцов». Шамрон разговаривал с Габриелем на своем английском с убийственным акцентом. В доме на венецианском канале не разрешалось говорить на иврите.

Кьяра принесла в гостиную кофе и ругелах и села между Габриелем и Шамроном. Из них троих только на Кьяру распространялись дисциплинарные правила службы. Она числилась как bat leveyha,[9] и работа ее состояла в том, чтобы быть любовницей или женой офицера на оперативной работе. Как все сотрудники службы, она была обучена искусству единоборства и умению пользоваться оружием. То, что на выпускном экзамене по стрельбе она получила более высокую оценку, чем Габриель Аллон, служило источником напряжения в службе. Секретные задания, которые ей давали, часто требовали известного интима с партнером, например, ей приходилось проявлять нежность в ресторанах и ночных клубах и делить с ним постель в гостиничных номерах или на конспиративных квартирах. Романтические отношения между офицерами разведки и сопровождающими их агентами официально были запрещены, но Габриель знал, что совместная жизнь и естественный стресс оперативной работы часто побуждают людей сближаться. Однажды у него самого был роман с его bat leveyha в Тунисе. Это была хорошенькая марсельская еврейка по имени Жаклин Делакруа, и роман чуть не разрушил его брак. Когда Кьяра уезжала, Габриель часто представлял себе ее с другим мужчиной. Хоть он и был не из ревнивых, втайне он с нетерпением ждал того дня, когда на бульваре Царя Саула решат, что ей грозит слишком большая опасность на оперативной работе.

– А из кого в точности состоят эти «Ячейки исламских борцов»? – спросил он.

Шамрон состроил гримасу.

– Это краткосрочно действующие оперативники, выступающие главным образом во Франции и паре других европейских стран. Им нравится поджигать синагоги, осквернять еврейские кладбища и избивать на парижских улицах еврейских детей.

– Можно было что-то извлечь из их объявления о том, что они берут на себя ответственность?

Шамрон отрицательно покачал головой:

– Это всего лишь обычная болтовня о плачевном положении палестинцев и уничтожении сионистов как класса. Да еще они грозили продолжить нападения на еврейские объекты в Европе, пока Палестина не станет свободной.

– Контора Лавона была настоящей крепостью. Как сумела группа, обычно бросающая «коктейли Молотова» и разбрызгивающая краску, проникнуть в «Рекламации за период войны и справки» и подложить там бомбу?

Шамрон принял чашку из рук Кьяры.

– Австрийская штатсполицай еще не уверена, но они полагают, что бомба могла быть скрыта в компьютере, который в тот день был доставлен в контору.

– А мы полагаем, что «Ячейки исламских борцов» способны запрятать бомбу в компьютер и протащить ее в охраняемое здание в Вене?

Шамрон усиленно стал размешивать сахар в своей чашке с кофе и медленно покачал головой.

– Тогда кто же это сделал?

– Я, безусловно, хотел бы знать ответ на этот вопрос.

Шамрон снял пиджак и закатал рукава рубашки. Было ясно, что он давал этим понять. Габриель отвел взгляд от скрытых тяжелыми веками глаз Шамрона и подумал о том последнем разе, когда Старик посылал его в Вену. Это было в январе 1991 года. Службе стало известно, что иракский разведчик, действовавший в городе, планирует осуществить целую цепь террористических нападений на израильские объекты в годовщину первой войны в Персидском заливе. Шамрон приказал Габриелю следить за иракцем и при необходимости принять упреждающие меры. Не желая расставаться с семьей, Габриель взял с собой свою жену Лею и маленького сынишку Дани. Сам того не сознавая, он попал в западню, приготовленную для него палестинским террористом по имени Тарик аль-Хурани.

Габриель был долго погружен в раздумья, наконец он посмотрел на Шамрона.

– Вы что, забыли, что Вена – запретный для меня город?

Шамрон закурил одну из своих смердящих турецких сигарет и положил потушенную спичку на блюдце рядом со своей ложкой. Он сдвинул очки на лоб и скрестил на груди руки. Они были у него все еще мощные – стальное плетение под тонким слоем провисшей загорелой кожи. Такими же были и пальцы. Этот жест Габриель уже много раз видел. Непреклонный Шамрон. Неукротимый Шамрон. Вот так же он выглядел, когда впервые послал Габриеля в Рим убивать. Уже тогда он был немолод. Да, собственно, он никогда и не был по-настоящему юн. Вместо того, чтобы бегать за девушками по пляжу в Нетанье, он уже командовал отрядом в Палмахе, сражаясь в первом бою в нескончаемой войне, которую ведет Израиль. Молодость была у него украдена. Теперь он крал ее у Габриеля.

– Я сам вызывался поехать в Вену, но Лев и слышать об этом не хочет. Он знает, что из-за нашей печальной славы в Вене я стал кем-то вроде парии. Он считает, что штатсполицай и австрийские службы безопасности будут более любезны, если нас будет представлять менее полярная фигура.

– И вы решили послать меня?

– Не в официальном качестве, конечно. – В эту пору Шамрон не делал почти ничего в официальном качестве. – Но я буду себя куда уютнее чувствовать, если кто-то, кому я доверяю, будет в Вене наблюдать за состоянием дел.

– У нас же есть в Вене сотрудники службы.

– Да, но они докладывают Льву.

– Ведь он же шеф.

Шамрон закрыл глаза, словно ему напомнили о чем-то, что вызывало боль.

– У Льва сейчас так много разных проблем, что он не сможет уделить этому нужное внимание. Мальчишка-император в Дамаске издает вызывающие беспокойство звуки. Иранские муллы пытаются создать бомбу Аллаха, а Хамас превращает детей в бомбы и взрывает их на улицах Тель-Авива и Иерусалима. Маленький взрыв в Вене не вызовет заслуженного внимания, несмотря на то, что объектом был Эли Лавон.

Шамрон сочувственно смотрел на Габриеля поверх края кофейной чашечки.

– Я знаю, что у тебя нет желания ехать в Вену, особенно после того взрыва, но твой друг лежит в венской больнице, борясь за жизнь! Мне представляется, ты хотел бы знать, кто уложил его туда.

А Габриель подумал о наполовину законченном запрестольном образе Беллини в церкви Сан-Джованни-Кризостомо и почувствовал, как это уходит от него. Кьяра, отвернувшись от Шамрона, сейчас напряженно смотрела на него. Габриель постарался не встречаться с ней взглядом.

– Если ехать в Вену, – спокойно произнес он, – мне нужно стать другой личностью.

Шамрон передернул плечами, как бы говоря: существуют способы – очевидные способы, дорогой мальчик, – обойти столь несложную проблему, как крыша. Габриель ожидал именно такого ответа от Шамрона. И протянул ему руку.

Шамрон открыл свой портфель и вручил Габриелю серый конверт. Габриель вскрыл его и вытряхнул содержимое на кофейный столик: билеты на самолет, кожаный бумажник, израильский паспорт с многочисленными визами. Он открыл паспорт, и на него глянуло собственное лицо. У него было новое имя – Гидеон Аргов. Ему всегда нравилось имя Гидеон.

– А на что Гидеон живет?

Шамрон кивнул в сторону бумажника. Среди обычного содержимого бумажника – кредитных карточек, водительских прав, членских билетов оздоровительного клуба и видеоклуба – Габриель обнаружил визитную карточку:

Габриель поднял глаза на Шамрона.

– Я не знал, что у Эли есть контора в Иерусалиме.

– Теперь есть. Проверь номер.

Габриель отрицательно покачал головой.

– Я вам верю. А Лев об этом знает?

– Нет еще, но я намерен сказать ему, как только ты благополучно приземлишься в Вене.

– Значит, мы вводим в заблуждение австрияков и службу. Это впечатляет, даже когда исходит от вас, Ари.

Шамрон застенчиво улыбнулся. Габриель открыл обложку билета на самолет и поинтересовался своим маршрутом.

– Не думаю, чтобы тебе следовало лететь отсюда прямиком в Вену. Утром я вместе с тобой полечу в Тель-Авив – места у нас, конечно, будут не рядом. А ты развернешься и полетишь днем в Вену. Виза у тебя уже есть, так что никаких проблем не должно быть.

Габриель поднял глаза и с сомнением посмотрел на Шамрона.

– Если только австрияки не узнают меня в аэропорту и не потащат в отдельную комнату для оказания особого внимания.

– Такая возможность никогда не может быть исключена, но ведь прошло тринадцать лет. А кроме того, ты же недавно был в Вене. Я помню нашу встречу в конторе Эли в прошлом году по поводу угрозы, нависшей над жизнью его святейшества папы Павла Седьмого.

– Я возвращался в Вену, – признал Габриель, держа в руке фальшивый паспорт. – Но никогда таким образом и никогда через аэропорт.

Шамрон с тревогой следил поверх своей чашки кофе за тем, как Габриель складывал все снова в конверт.

– Так ты поедешь?

– Поеду, – мрачно произнес Габриель. – Надеюсь только, что Эли будет все еще жив, когда я туда доберусь.

Есть в жизни Габриеля моменты, фрагменты времени, которые он переносит на холст и вешает в погребе своего подсознания. К этой галерее памяти он добавил Кьяру такой, какой видел ее сейчас: она сидела в рембрандтском свете от уличных фонарей за окном их спальни, с голой грудью и волнами шелкового атласного одеяла на бедрах. Возникли и другие видения. Шамрон открыл им дверь, и Габриель, как всегда, бессилен был отбросить их. Возник Вадель Адель Цвайтер, тощий интеллигент в клетчатом пиджаке, которого Габриель убил в вестибюле многоквартирного дома в Риме. Возник Али Абдель Хамиди, погибший от руки Габриеля в проулке в Цюрихе, Махмуд аль-Хурани, старший брат Тарика аль-Хурани, которого Габриель убил выстрелом в глаз в Кельне, когда тот лежал в объятиях любовника.

Густая грива упала на груди Кьяры. Габриель протянул руку и осторожно убрал ее. Кьяра посмотрела на него. Было слишком темно, чтобы видеть цвет ее глаз, но Габриелю передавались ее мысли. Шамрон научил его угадывать чувства других людей, так же как Умберто Конти научил подражать старым мастерам. Габриель даже в объятиях любимой не мог прервать вечный поиск сигналов, упреждающих предательство.

Кьяра положила руки на грудь Габриеля. Он чувствовал, как бьется его сердце под ее прохладной ладонью.

– Не хочу я, чтоб ты ехал в Вену, – сказала она. – Там для тебя небезопасно. И именно Шамрон должен бы это знать.

– Шамрон прав. То было много лет назад.

– Да, но если ты поедешь туда и начнешь расспрашивать про взрыв, ты снова столкнешься с австрийской полицией и службами безопасности. Шамрон использует тебя, чтобы не выходить из игры. Он вовсе не заботится о твоих интересах.

– Ты говоришь как сподвижник Льва.

– Да я больше всего забочусь о тебе. – Она нагнулась и поцеловала его в губы. Ее губы были как цветок. – Не хочу я, чтобы ты ехал в Вену и погружался в прошлое. – После минутной паузы она добавила: – Я боюсь, что ты от меня уйдешь.

– К кому?

Она натянула одеяло на плечи и прикрыла грудь. Между ними встала тень Леи. Это Кьяра впустила ее в комнату. Кьяра говорила о Лее только в постели, надеясь, что Габриель там не станет ей лгать. Вся жизнь Габриеля была ложью, с любовницами же он всегда был мучительно честен. Он мог заниматься любовью с женщиной лишь в том случае, если она знала, что он убивал людей ради своей страны. Он никогда не лгал насчет Леи. Считал своим долгом честно говорить о ней даже женщинам, занявшим ее место в его постели.

– Ты хоть представляешь себе, как мне это тяжело? – спросила Кьяра. – Все знают про Лею. Она легенда службы, как и ты, и Шамрон. Как долго предстоит мне жить со страхом, что однажды ты решишь – больше так существовать ты не можешь?

– Чего же ты от меня хочешь?

– Женись на мне, Габриель. Оставайся в Венеции и восстанавливай картины. Скажи Шамрону, чтоб оставил тебя в покое. У тебя же все тело в шрамах. Разве ты недостаточно сделал для своей страны?

Он закрыл глаза. Перед ним открылась дверь галереи. Он нехотя вышел из нее и обнаружил, что стоит на улице в старом Еврейском квартале Вены с Леей и Дани. Они только что кончили обедать, идет снег. Лея нервничает. В баре ресторана был телевизор, и все время, пока они обедали, они смотрели, как иракские ракеты сыпались на Тель-Авив. Лее не терпится поскорее вернуться домой и позвонить матери. Она торопит Габриеля, чтобы тот не осматривал, как всегда, дно автомобиля. «Да ну же, Габриель, поторапливайся. Я хочу поговорить с мамой. Я хочу услышать ее голос». Он распрямляется, пристегивает Дани к его креслицу и целует Лею. Даже сейчас он все еще чувствует вкус оливок на ее губах. Он поворачивается и идет назад к собору, где в качестве крыши восстанавливает запрестольный образ, на котором запечатлены мученичества святого Штефана. Лея поворачивает ключ в замке. Мотор медлит включаться. Габриель стремительно поворачивается и кричит, чтобы она не включала мотор, но Лея не видит его, так как смотровое стекло запорошено снегом. Она снова поворачивает ключ, и Габриель взлетает в воздух…

Он подождал, пока картины, полные огня и крови, не поглотит тьма, тогда сказал Кьяре то, что она хотела услышать. Когда он вернется из Вены, он поедет навестить Лею в больнице и скажет ей, что полюбил другую женщину.

Лицо Кьяры потемнело.

– Я бы хотела, чтобы ты нашел другой путь.

– Я должен сказать ей правду, – сказал Габриель. – Меньшего она не заслуживает.

– А она поймет?

Габриель передернул плечами. У Леи была психопатическая депрессия. Врачи Леи считали, что в ее памяти, словно видеокассета, все время проигрывается взрыв. И не остается места для впечатлений или звуков реального мира. Габриеля часто интересовало, каким он запечатлелся Лее в тот вечер. Видела ли она, как он удалялся в направлении шпиля собора, почувствовала ли, когда он вытаскивал ее обгоревшее тело из огня? Он был уверен только в одном. Лея не желала с ним разговаривать. Она не сказала ему ни единого слова в течение тринадцати лет.

– Это нужно мне, – сказал он. – Я должен произнести эти слова. Я должен сказать ей правду про тебя. Мне нечего стыдиться, и я, безусловно, не стыжусь тебя.

Кьяра выпустила из рук одеяло и горячо поцеловала его. Габриель почувствовал, как напряглось ее тело, а в дыхании появился привкус желания. Потом он лежал рядом с ней и гладил ее волосы. Он не мог заснуть – не мог в эту ночь накануне возвращения в Вену. Но было тут и еще кое-что. У него было такое чувство, будто он только что совершил предательство. Будто он только что был в женщине, принадлежащей другому мужчине. Тут он понял, что мысленно уже стал Гидеоном Арговым. И Кьяра на секунду показалась ему чужой.