"Канатные плясуны" - читать интересную книгу автора (Костин Андрей)

ВСЕ ПЕРЕКАТЫ, ДА ПЕРЕКАТЫ

Незнакомая медсестричка, возникшая одновременно с бригадой «скорой помощи», некоторое время побродила по приемному покою местной больницы, сердобольно поправив грязную повязку на голове бомжа, получившим по репе прикладом во время «зачистки». Когда строгая старшая медсестра заметила это и спросила, кто такая и откуда, девушка, потупив глазки, сообщила:

— Нас на практику прислали, разве вас не предупредили? Десять человек. А я решила прямо сегодня прийти, чтобы освоиться.

— Разместились нормально? — поинтересовалась старшая медсестра. — Десять человек — много. От силы четырех, остальные поедут в Камышевск, Задимитровск и по всему району… Кстати, если у тебя кипятильника нет, я дам. А знаешь, после дежурства найди меня, комната есть свободная… Все же лучше, чем в бараке. Теперь марш, надо противостолбнячную ему сделать, — и она мотнула головой в сторону разбившего лоб местного попрошайку.

— У нее комната свободная потому, что сын в Чечне погиб, — пояснил неслышно подошедший сзади молодой и рыжий врач Василий.

— Ты ее не бойся, — он с любопытством посмотрел на новенькую, в коротеньком белом халатике и с острыми беззащитными коленками.

— Старуха только с виду сердитая. А так — классная тетка.

Давай, — он заметил, с каким ужасом практикантка смотрит на бомжа, — давай, я его сам от столбняка привью. Ничего, со временем привыкнешь.

Наблюдая, как врач делает укол, Джессика глубокомысленно заметила:

— Великое дело — прививки. У нас в школе была косоглазая девочка, так это ни в какое сравнение не идет с полиомиелитом.

Темень была такая, что свет фар случайного автомобиля ослепил Диму до боли в глазах. Площадь перед театром была пуста, только в нагроможденных возле неработающего фонтана пустых картонных коробках наблюдалось некоторое шевеление.

«Бомжи, наверное», — проницательно подумал Дима.

«Случайный прохожий, — мудро рассудили бомжи, устраиваясь поудобнее перед сном. — Не опасен».

Площадь перед театром была выложена брусчаткой еще в дремучем году, и за столетие камни так притерлись друг к другу, что стук каблуков передавался от одного булыжника другому, как будто пела капелла.

— Тс-с, тс-с, — раздалось из темноты.

Дима остановился.

— Сюда, сюда, — темная фигура призывно махнула рукой.

В ночи фигура была похожа на нечто неопределенное. Под нечто неопределенное, при ближайшем рассмотрении, маскировался продавец сосисок.

— Ну, как? — спросил продавец. — Удачно? Ты договорился с Мореходом?

Диме показалось подозрительным такое участие.

— О чем? — Дима изобразил себя недоумевающим.

— Ну, какой у него план? — спросил продавец. — Как вы решили поступить с теми акциями Электролампового завода?

— Первый раз слышу про какие-то там акции, — Дима пожал плечами. — Тем более Электролампового… А какие лампы бывают, кроме как электро?

— Керосиновые бывают, — нетерпеливо напомнил продавец сосисок, — но это к делу не относится. Хозяин… в смысле сам знаешь кто, поручил мне быть вроде как связным…

— У меня нет хозяина, тем более Сам-Знаешь-Кто, — Диме захотелось побыстрее отвязаться от назойливого сосисочника.

И тут загремели выстрелы.

Кто-то стрелял у парадного подъезда.

— Так я и знал! — крикнул продавец сосисок и метнулся в темноту вороньим крылом. — Так я и знал!!! — донеслось из темноты.

Дима очень захотелось убежать подальше. За последние дни выстрелов в его жизни было предостаточно, и он уже испытывал к ним инстинктивную неприязнь.

Но стреляли у самых дверей театра, а там, внутри, находились его друзья. И хотя он, безоруженный, вряд ли мог остановить стрелявшего, выбора, похоже, у него не было.

Что есть духу он бросился вперед.

Но успел пробежать лишь несколько метров, когда почувствовал сильный толчок, словно со всего размаха наткнулся на неподвижную преграду, а потом, спустя еще какое-то мгновение, острую боль в плече. Спотыкаясь, сделал шаг, другой, пока не упал. Он даже не понял, откуда прилетела пуля — то ли от дверей театра, где продолжали греметь выстрелы, то ли из темноты, куда бросился бежать продавец «горячих собак», в смысле — сосисок в тесте…

— Ах вы нары, нары, нары, нары жесткие мои! — пропел «Робин Гуд», привычным движением подложив под голову локоть. — Лепота! Это вам не Бутырка, когда поочереди спать. Провинция!

Люблю сидеть в провинции. Кошарь бы с воли получить, и вся жизть в алмазных брызгах… Да вы устраивайтесь, пацаны, — по свойски предложил он Семену и Ренату, переминающихся с ноги на ногу посреди камеры предварительного содержания. — Местов свободных удивительно много, только вон, одно всего и занято, — он указал на спящего на нарах мужчину. — а то бы вам с интеллигентским рылом непременно у параши досталось бы.

— Чего? — Ренат подошел к нему, взял за ворот, на вытянутой руке, без видимого напряжения, поднял с лавки и держал над полом, пока «Робин Гуд», перебирая в воздухе ногами, не начал задыхаться. — Чего? — переспросил он.

— Пошутил я! — заорал «Робин Гуд». — Шутканул!

Ренат разжал пальцы и «Робин Гуд» рухнул вниз.

— Прямо — и пошутить нельзя, — проканючил он. — Законов таких нет, чтобы с товарищами нельзя было пошутковать.

— Да перестаньте вы! — одернул его Семен. — Хватит вязаться ко всем!

— Все, молчу, молчу, — «Робин Гуд» поднял вверх обе руки. Его хватило минут на десять. В течение этого времени было слышно, как кряхтит Ренат, пытаясь устроиться поудобнее на жесткой шконке, и вздыхает, сидя на краешке нар, Семен. Он же первым и нарушил тишину:

— Нас ведь не имеют право задерживать больше чем на три часа? — спросил он, ни к кому не обращаясь.

— Ага, — поддакнул «Робин Гуд». — И по почкам бить нас нельзя. Однако…

— Что — однако?

— Сам видел, какой шухер начался? Ясное дело — утром целый автомобиль людей угрохали, ночью — мента и бизнесмена заодно. Такое дело раскрывать надо, а то полетят погоны шелестя, как листья с ясеня…

— Но мы-то при чем? Не мы же убивали? Наоборот, это нас хотят убить, — Семен замолчал, и подозрительно оглядел сокамерников в том числе и незнакомого им сладко посапывающего ухоженного джентльмена в дорогом адидасовском спортивном костюме.

За все время мужик в спортивной одежде даже не пошевелился.

— Нет, ну — максимум три дня? — с надеждой спросил Семен.

— А адвокат нам положен?

— Я сейчас объясню, что нам положено, — с готовностью предложил «Робин Гуд». — Все убийства на нас спишут. Вот что нам положено, за штанину вложено.

— Как это спишут? Я не собираюсь себя виновным признавать.

— Твои проблемы, — «Робин Гуд» пожал плечами. — Сначала бить будут, потом в пресс-камеру сунут, где, не исключаю, изнасилуют с особым цинизмом, — буднично перечислил он. — Изнасилуют, вероятно, несколько человек. И, знаете, господа удавы, почему они с вами так поступят? Вы — люди гордые. В том смысле, что людьми себя считаете. Вроде как — мы налоги платим, спим спокойно, законов не нарушаем, разве что дорогу в неположенном месте изредка перебежим… А посему — милиция должна нас охранять, в том смысле, что работать на нас, честных обывателей. Да ни хера они вам не должны! Они своему начальству должны, а не вам. И от вашего упорства, господа, вашей гордости, напрямую зависит их личное благополучие. Нет, я во всем сознаюсь, что не спросят, — заключил он. — Раз попал в мясорубку, прикинься фаршем. А там, глядишь, годика через полтора-два, когда до суда дело доведут, оно и развалится — за недостаточностью улик. Или недоказанностью преступления.

Главное — адвоката найти, который в суде свои концы имеет…

Кто имеет, тот и разумеет.

— Я не доживу до суда, — тихо признался Семен.

Настолько тихо и искренне, что Ренат резко поднял голову, а человек в спортивном костюме неожиданно проснулся.

— Да брось ты, кореш, — всплеснул руками «Робин Гуд». — Я тебя научу, как вести, и все «хоккей» будет. Главное в тюремной жизни — гигиена. И чисто физическая, и моральная. Чтоб от тебя не воняло. Ну и, конечно, как сказал классик, не верь, не бойся, не проси… Сдохни, а не охни.

— Я не боюсь, я не из-за тюрьмы не доживу… — начал Семен, и уже собирался продолжить, как вдруг, вместо слов, только беззвучно несколько раз открыл и закрыл рот, словно зевнул, лицо его приобрело синюшный оттенок, и он свалился на пол.

— Сэм, что с тобой! — к нему кинулся Ренат.

Семен не подавал признаков жизни.

В ноздри впивался запах мочи, грязного белья и немытого человеческого тела. Дима попытался приподняться, но от острой боли закружилась голова, и он на мгновение «провалился». Когда пришел в себя, почувствовал, что сверху навалился кто-то дурно пахнущий, и, зажимая вонючими ладонями ему рот, шепчет:

— Тихо, дядя. Тут «мусор» бешенный, он тебя убьет, если услышит.

Дима понял, что он лежит внутри здоровенной коробки, в какие пакуют холодильники, а рот ему зажимает подросток. В темноте театральной площади, за картонной стенкой, отделявшей его от действительности, слышался нервный разговор, потом разговор смолк.

— Эй! — Дима почувствовал, как его за ноги выволокли из коробки, где он прятался, и снова потерял сознание.

— Человек помирает, человек помирает! — заголосил «Робин Гуд» и принялся колотить кулаками по железной двери. После некоторого раздумья сокамерник в дорогом спортивном костюме решил проснуться и присоединился к «Робин Гуду».

Ренат тем временем сидел на корточках рядом с Семеном, подложив ладонь тому под затылок.

То ли удары кулаком о дверь сокамерника в «адидасе» оказались громче, то ли вдвоем им удалось произвести больше шума, но вскорости в коридоре послышался окрик:

— Отойти от двери! Все к стене, чтоб видел!

Дверь приоткрылась, в образовавшейся щели появилась рука, которая подергала, проверяя, решетку, которая, помимо двери, преграждала выход из камеры.

Привычным движением Адидас подошел к стене камеры, поднял вверх руки, развернув кисти наружу так, чтобы было видно — в них он ничего не сжимает. После некоторого замешательства остальные сокамерники последовали его примеру, только Семен остался лежать на полу.

— А этот?! — крикнули через решетку. И с издевкой уточнили, — Особое «Приглашение» нужно?

— Умер человек, — сообщил Адидас. — Уже — «пригласили»…

— Эта… Того… — в коридоре возникло замешательство, но потом грозный окрик приказал всем оставаться с поднятыми руками — лицом к стене. После окрика замешательство продолжилось.

— Передай куму, — произнес Адидас каким-то особым тоном, — пусть к лепилам мужика оттащит. Может, еще не совсем человек деревянный пиджак примерил.

— Еще не встретился со своей собакой, — неожиданно робко поправил «Робин Гуд».

— Какой еще собакой? — не понял Ренат. — При чем здесь собака? — недоуменно переспросил он.

— Так принято говорить. Не — сыграл в ящик или — дал дуба. А — культурно. Кто при встрече обрадуется тебе больше всех, а, бля? Даже на том свете? Только собака. А подыхать стоит только затем, чтобы тебя кто-то ждал. Это я в книжке прочитал, — скромно признался он. — Твою субстанцию — первой и искренне обнюхает твоя собака… Та самая, о которой ты, может, еще и не подозреваешь. Что она у тебя есть.

— Вроде комиссара в грязной буденовке? — уточнил Адидас. — Который молча наклоняется, когда копыта отклячишь?

— Во-во… Лирика, блин…

— Разговоры прекратить! — гаркнули из-за решетки, и послышался звук отпираемого замка. — Руки на стену.

— Выверни, выверни кисти и растопырь пальцы, — зло прошептал Адидас, обращаясь к Ренату, — так, чтобы они видели — в руках ничего не прячешь, — и он неуловимым коротко мотнул головой, обращая внимание на свои ладони, прижатые тыльной стороной к стене. — А то нонешние комиссары страсть как осторожные и подозрительные. Вдруг, матрена едрена, у тебя незарегистрированный патрон в кулаке зажат, а то и два грамма кокаина…

И он весело хихикнул.

Джессика тихонько открыла дверь, напоследок оглянувшись — не заметил ли кто? В это время с воем подъехала машина «Скорой помощи».

— Помоги, братишка, пардон, сестренка, — попросил водитель, открывающий заднюю дверь. — Похоже, у нас сегодня в морге еще на два места претенденты есть. — Хватай за носилки спереди, а то фельдшера радикулит скрутил.

— На ДВА места? — машинально переспросила Джессика, увидев, что на носилках лежит всего один человек. Да и откуда там второму взяться? — Почему — на два?

— Сейчас подвезут и второго, — пояснил, ухмыльнувшись, шофер. — У того — пулевое ранение. А наш — он выдвинул носилки, — сердечник. Свеженький, прямо из тюрьмы, как из бани. На него даже дела завести не успели, вот к нам и сплавили. И никакой крови, а где же розы? — туманно добавил, словно рекламировал жевательную резинку, отбивающую неприятный запах изо рта. — Или другие цветы в обрамлении еловых лапок?

— А другой? Тот, что раненый? Бандитская разборка? — неприятное предчувствие охватило ее, и Джессика попыталась подойти к носилкам, но тут ее оттеснили два мужика в милицейской форме, так что и лица человека с сердечным приступом она не смогла рассмотреть.

Тут как раз во двор въехала вторая машина.

— Займись этим! — прикрикнула на нее старшая медсестра, выбежавшая во двор и подхватившая носилки с сердечником.

Джессику уже было не остановить. Она лихо оттолкнула еще одного мента, сопровождавшего раненого, и с воплем:

— Не мешайте работать!

Увидела Диму.

Лицо у него было, как у мертвого.

— Эй! — старшая медсестра посмотрела на Джессику. — Да ты же ничего не умеешь!

— Я… я буду стараться, — пообещала она.

— Отнеси, — старшая кинула ей в руки узел, в котором было белье, заскорузлое от крови.

— Куда отнести?

— На помойку, дура!

Рассвет. Каждый человек хоть однажды, да видел рассвет. Во всяком случае тот, кто рано встает, соответственно — лучше одевается. И с тапками у него полный порядок.

Рассвет. Хотя бы один рассвет каждый человек помнит всю оставшуюся жизнь.