"Канатные плясуны" - читать интересную книгу автора (Костин Андрей)

ДАННЫЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ОПРОСА

(опрошено сто респондентов — жители городов):

7% — Рано утром, когда было еще темно, я открыл (ла) глаза, а в окне было видно, что летит снег. Значит, днем можно поиграть в снежки (кататься на санках, играть в хоккей, лепить снежную бабу). (от 7 до 14 лет) 27 % — «Я всю ночь готовился (ась) к экзамену (контрольной), а когда вдруг взлянул (ла) в окно, увидел (ла) свой знакомый с детства двор, и как тополя бросают тени на припаркованные машины, еще не просохшие после ночного дождя лужи на асфальте, а дворники все равно метут тротуары. И тут я захотел (ла)» жить долго и счастливо». (от 15 до 20 лет) 16 % — Мне приснился кошмар. Наверное, оттого, что лето было жаркое и досаждали комары. Мне кажется, я даже кричал(ла) во сне и проснулся(лась) от собственного крика. По улице прогремел по рельсам первый трамвай. Лучик восходящего солнца пробился сквозь тюлевые занавеси и трепетал на обоях. В квартире еще было тихо — все спали. Как хорошо, подумал(ла) я, что это был лишь сон, а в жизни у меня все получится. (от 20 до 30 лет) 14 % — Главное — успеть… (до 40 лет) 18 % — Утро. На улице пусто, на душе пусто, а во рту — кисло. (40 лет) 9 % — «Как нормальные пацаны на рассвете мы чисто отдыхаем…» (возраст и пол не поддается определению) 7 % — Проснулся — и вдруг ничего не болит. То ли еще не проснулся, то ли умер (после 40 лет).

Другие ответы (2 %)

Они проснулись одновременно.

Дима застонал, почувствовав, как адским огнем жжет простреленное плечо. Повязка пахла отвратительным септическим запахом. И еще он понял, что обрит наголо.

— Как? — простонал он, ерзая голым затылком по подушке. — За что?

И в то же время в другой палате застонал Семен, увидев белый, кое-где с отвалившейся штукатуркой потолок.

— Больница… — прошепелявил он непослушными губами. — Конец…

— Папашка, миленький! — казалось глубоко спавшая до этого медсестра встрепенулась и кинулась к нему, — Папашка, миленький, ты не умер?

Медсестрой оказалась Джессика.

— Может, попить хочешь? — предложила она.

— Не называй меня «папашкой», — и Семен покраснел.

— А, дело житейское, — догадалась она, прилаживая эмалированную «утку». — Давай, облегчись…

— Почему?! Почему меня обрили?! — почти беззвучно вопил Дима, вглядываясь в лицо старшей медсестры, похожее на корень можжевельника. — Законов таких нету, чтобы людей наголо стричь.

— Отрастут, поверь мне, — ухмыльнулась «старшая». — Тоже мне — Горец. А раз базаришь — значит — на выписку.

Она уже как два часа могла уйти домой. Дежурство закончилось. И она ушла бы — в любом другом случае. Но никто не напомнил ей, что дежурство закончилось, никто не зашел в палату, где она сидела у постели раненого. Все знали, что у старшей медсестры «пунктик» по поводу огнестрельных ранений. Потому что в каждом раненом ей чудился ее сын.

Война, что ж ты сделала, подлая? Или война — слишком неконкретно?

Даже древние, начиная войну, прежде всего приносили в жертву то, что им всего дороже. Будь то собственных детей, будь то любимых жен или овечек.

А эти, кто кричит — до победного конца? Но только не до собственного конца, уверены они. Война — можно хорошо подзаработать, бормочут они себе под нос.

Ошибочка. Рано или поздно кто-то приставит ствол к их пьяному (или спящему) лицу.

Тю-тю…

— Но зачем, зачем мне сбрили волосы? — причитал Дима, забыв на это время про жуткую боль в плече.

— Тебя среди бомжей нашли, — пояснила «старшая». — Чтобы вшей не было.

— А, дератизация… — понимающим взглядом ответил Дима.

— Дератизация — когда крыс травят, — поправила «старшая», — с тебя же достаточно санобработки.

Она сделала ему укол, боль отступила, и Дима заснул.

А в другой палате, Джессика держала за руку Семена.

— Это очень дорогая операция, — рассказывал ей Семен. — Всего лучше ее сделать в Америке или Израиле. После, как его, шунтирования, можно прожить, сколько захочешь лет. Но в том-то вся проблема…

— Разве проблема, чтобы прожить долго? — удивилась Джессика.

— Проблема, — вздохнул Семен. — Проблема заключается в том, что моя семья не должна знать про болезнь, и, соответственно, как меня можно вылечить.

— Как это?! Они тебя что — не любят?

— В том-то и дело, что очень любят! И, чтобы оплатить операцию, продадут все, не задумываясь, даже квартиру… Я уже посчитал — только так удастся набрать нужную сумму. Понимаешь? Если бы этот Трупин не «кинул» меня с вложением капиталов… будь они неладны… Теперь я не имею права лишить семью оставшегося.

— Нет, — Джессика покачала головой. — Если семья тебя любит, то это они всего лишатся, когда потеряют тебя, а не какой-то там ресторан или квартиру.

— Вот именно, вот именно! — Семен попытался сделать резкое движение, но поморщился от тянущей боли в груди. — И они тоже так посчитают. А зачем, зачем тогда я жил? — глаза у него были на мокром месте. — Зачем я работал, изворачивался? Чтобы им было хорошо, понимаешь? И зачем мне тогда жить, если они потеряют все, что я для них сделал? Как мне тогда оправдать свое существование?

— Папашка, ты эгоист, — определила Джессика.

— Эгоист? Почему?

— Ты болен. Твою жизнь может спасти операция, которая дорого стоит. Так?

— Так.

— Но ты не хочешь, чтобы твои родные об этом узнали, потому что операция их разорит. Так?

— Так, — подтвердил Семен.

— А ты подумал о том, как они почувствуют себя, когда ты умрешь? Когда они узнают, что могли спасти тебя, да не знали, как?.. Сладко ли им будет проедать те деньги, которыми можно было спасти жизнь мужа, отца? Эгоист ты, папашка, честное слово. Черствый человек. Хуже Димки.

Первый луч восходящего солнца скользнул по окну палаты интенсивной терапии, прыгнул внутрь, отскочил от зеркала над умывальником, а потом золотистым, чуть подрагивающим от нетерпения «зайчиком» ослепил девушку. Она зажмурилась и махнула рукой, вроде как отгоняя его.

— Дурочка, — улыбнулся Семен. — Откуда они узнают? Я потому и напросился в эту поездку с ребятами, потому что надеюсь умереть во время нее. Понимаешь? Что может быть лучше? Поехал в отпуск со старинными друзьями. С друзьями, ближе которых у меня нет. Когда-то, совсем молодыми, мы ездили по этому маршруту. Вернуться в юность — разве это не прекрасно?

— Я еще достаточно молода, — поджала губы Джессика, — чтобы оценить…

— Поехал и умер. Все будут знать, что я умер счастливым. И какая разница — от чего? Я ведь только в один конец взял билет, дочка.

— Ты еще не откинул копыта, папашка, — довольно резко заметила Джессика. — И пока я здесь, я не позволю тебе прокрутить эту смертельную комбинацию.

— Да, рано, — Семен моргнул. — Димка ранен, Ренат в тюрьме… Рано пока…

— Что у нас тут? — в палату вошла полная женщина, вся фигура которой вызывала непреодолимое желание громко шлепнуть ее ладонью по заднице.

— У нас тут больной, — гордо ответила Джессика.

— Я тебя сменяю, — сообщила плотоядная женщина. — Можешь идти отсыпаться. Только «хозяйка», — так они между собой называли старшую медсестру, — просила тебя зайти в 304-ю. Там мужик раненый лежит. В девять к нему должны прийти… как их… дознаватели? следователи? короче, менты. Она просила парня побрить. Справишься?

— Я? — возмутилась Джессика, — Я — и не справлюсь? Да я с шестнадцати лет ноги себе всегда сама брею.

Рассветный луч заглянул и в маленькое зарешеченное окошко местной тюрьмы. Заключенные в камере не спали.

— Я, бля, для тебя — просто находка, — мужик в спортивном костюме фирмы «Adidas» говорил шепотом, но убедительно. — Се ля ви, судите сами. Сам я в любой момент отсюда выйти могу. Я тут на особом положении.

— Чего ж тебя, на положении, дубинкой огрели? — удивился Ренат.

— Вертухаи о моем положении не знают, их дело охранять, незачем им знать лишнего, но стоит мне попросить кого надо, так уйду я оттуда — на ареведерчи.

— Ты чего-нибудь понял? — так же шепотом переспросил Ренат у «Робин Гуда».

— Я слышал, «подсадные утки» такие, специальные бывают. Их в камеру, вроде как тоже преступников, сажают, чтобы они все выведали, в доверие нам втерлись.

— Фреи вы зеленые, — засмеялся Адидас еще громче. — Где это видано, чтобы преступников, по одному делу проходящих в одну и ту же камеру сажали? Тем более — по «мокрому». Они, значит, мента грохнули, а может еще и директора Электролампового, а им тут курорт устроили, — и для наглядности, кого он имеет ввиду, Адидас потыкал пальцем в сторону Рената и «Робин Гуда» — Но милиции известно, что убили не мы, — возразил Ренат. — Мы внутри, в театре были. Нас даже охраняли, есть свидетели. А застрелили того, что снаружи был, случайно там оказался. Так что нас никак не могут подозревать в этом убийстве.

— Да, но одного из вас, вашего дружбана, случайно не о-ка-залось, — передразнил Адидас. — Одни случайности и совпадения, блин. Не верю!

— Что-то ты больно много болтаешь, — Ренат подозрительно посмотрел на Адидаса.

— А кто вашего инфарктника помог в больницу отправить? Я. Теперь он там на пару, с другим вашим корешом, которого подстрелили, лежит.

Ренат вздрогнул от этих слов. Адидас, довольный произведенным эффектом, достал сигарету и закурил, выпуская дым сквозь ноздри.

— Да откуда он может знать, кого там подстрелили? — попытался поспорить «Робин Гуд». — Ты, дядя, еще до нашего появления тут на нарах парился, откуда тебе знать, что на воле происходит?

— Сорока на хвосте приносит, — засмеялся Адидас.

— Какая еще сорока?

— Здоровая такая. Кулачищи — во! — и он показал, как будто обхватил руками арбуз. — К тому же — с чего ты решил, что я здесь «парюсь»? Говорю, меня здесь, как и вас, держат для собственной безопасности.

— Поясни, что-то не пойму, — нервно попросил Ренат.

— Свидетелей последнее время принято убирать, — хмыкнул он. — А мы тут — все свидетели.

— Свидетели чего? — осторожно переспросил Ренат.

— Как Пашка-мореход власть в городе берет.

— Не знаем мы никакого «морехода», — пожал плечами Ренат.

— Тогда я расскажу, — он перебросил им через проход пачку сигарет. — Закуривай, братва, разговор долгий.

— Не бери! — шепнул «Робин Гуд». — Знаю я блатные штучки. Возьмешь сигаретку, а тебя потом натурой расплачиваться заставят, в смысле, в попку.

— Господа, господа, мы же с вами интеллигентные люди! — развел руками Адидас. — К тому же я предпочитаю молодых красивых девушек, желательно с высшим образованием, чтоб хоть два слова связать могла. Так вот слушайте. У меня — пусть и небольшой, но прибыльный бизнес. Несколько модных магазинов, развлекательных учреждений, автозаправочная станция и даже модельное агентство. — заметив удивленный взгляд Рената пояснил. — Девушки из среднерусской полосы ценятся за свою красоту и непритязательность в лучших домах Европы и Америки. И жил бы я себе, да не тужил. Вот только заявились ко мне недавно странные гости… Но, все же, некоторое пояснение местной специфики, а то вы не поймете.

— Сами мы не местные, — подтвердил «Робин Гуд».

— Власть в городе состоит из трех составляющих. Ну, во-первых, государственная власть — та, что в здании бывшего горкома партии теперь заседает. Там же эта власть и властвует, в пределах одного отдельно взятого здания. Вторая власть — криминал.

— Бандиты, то есть? — уточнил Ренат.

— Во-во, бандиты. Их территория — улицы.

— То есть, весь город?

— Нет, помимо улиц есть завод, на котором работает больше половины жителей нашего благословенного Нововладимира, а также дома и другие постройки…

— Вот уж не догадывался, что помимо улиц в городах бывают дома и промышленные предприятия… — хмыкнул «Робин Гуд».

— И заметь, недвижимость эта в виде домов тоже на балансе того самого промышленного предприятия, а обитатели той недвижимости получают зарплату на предприятии, кстати, довольно регулярно. И хозяева завода — власть третья. А других нету.

— Ну, а как — правоохранители, пресса, да вот хотя бы такие как ты — бизнесмены? — Ренат подмигнул, — разве не власть?

— Увы, лишь орудие. Государственная власть может уволить милиционера, лишить лицензии газету или затрахать бизнесмена — от налоговых проверок, до придирок, мол, почему нет огнетушителя или ведра с песком. У криминала рычаги воздейстия менее разнообразны, хотя достаточно эффективны — в асфальт закатают, образно говоря, или в цементных сапогах плавать пустят. Что же касается руководства Электролампового завода, прикинь: у того, гипотетического милиционера, или даже бандита, есть жена, свояк и двоюродный дядя которые работают на предприятии. А вдруг их уволят? Редактор газеты десять лет ютился в комнате восемь метров с шестью родственниками, женой и тремя детьми. А сейчас получил отличную служебную квартиру — на одной лестничной площадке с директором местного TV и криминальным авторитетом Учканом, правда тот так новоселье и не успел справить. Заметь, все квартиры из жилищного фонда завода.

Что же касается меня, то самая прибыльная торговая точка — опять же на территории этого завода. Я там осчасливливаю заводчан — заметь, получающих зарплату и, соответственно, платежеспособных — свежайшей колбасой и другой снедью. Одним росчерком пера мне могут там кислород перекрыть…

— Лекцию на тему, как мы, блин, обустроили Россию, прослушали, — подвел итог Ренат. — Как любят говорить президенты: берегите Россию, мать вашу… Вот только при чем здесь наши скромные персоны?

— Не скромные, нет, отнюдь не скромные. Во всяком случае кто-то один из вас — далеко не скромная персона. Вернемся к странным посетителям, навестившим меня не далее как… — Адидас машинально посмотрел на часы. — Впрочем, дело не в посетителях, а в их, мягко выражаясь, просьбе. Скромность, говорят, сестра, но обойдемся без родственников, так что без скромности скажу — я не последний сук на трех ветвях власти. И посетители потребовали, чтобы я поддержал кандидатуру какого-то зеленого отморозка…

— Кандидатуру — куда?

— На место криминального лидера. А куда ж еще?

— Ну и что? Мы-то при чем?

— Я же говорю, загогулина получилась. Следите дальше. Дело не в отморозке, а в том, что прежнего авторитета, который всех устраивал, убили.

— Бандитские разборки, — пожал плечами Ренат.

— Плохо вы думаете о бандитах…

— Куда уж там…

— Людей такого уровня просто так не убивают. Повторяю — нас он устраивал. А кто убил? Уже известно — киллеры дело сделали и уехали утренним поездом. Загнем один палец.

— Зачем?

— Загнем, а потом поясню. Силы, ликвидировавшие Старика, могли предложить на его место кого-то из трех-четырех на самом деле авторитетных «человеков», и тогда смена криминальной власти в городе прошла бы безболезненно. Ну, или почти безболезненно. Но они предложили явных аутсайдеров. Что мы имеем в результате: загнем еще один палец. В результате мы имеем криминальную войну. Паша-мореход сейчас рвется на первое место, но у него нет достаточного перевеса в живой силе… и технике. Ха-ха.

— Слушай, так и держать два пальца загнутыми? — поинтересовался «Робин Гуд», — Неудобно же.

— Сгибай третий.

— Можно я мысленно пальцы загибать стану?

— В Москве убит некто Трупин… Ренат застонал, как от зубной боли.

— А сейф его обчистили. Исчезли документы, обладатель которых владеет достаточно определяющим пакетом акций Электролампового завода. И, наконец, четвертое. В субботу начнется собрание этих гребаных акционеров.

— У меня кулак получился! — весело воскликнул «Робин Гуд», глядя на согнутые пальцы правой руки. — без одного пальца. А со свободным — во, фокус! — и он изобразил фигу.

— Мы не убивали Трупина, мы не брали этих акций, — серьезно сказал Ренат.

— А ваш приятель, который на собственный кулак сейчас смотрит, поумнее будет, — сообщил Ренату мужик в спортивном костюме. — Ну-ка, очкарик, расскажи, до чего додумался! — приказал он «Робин Гуду».

— Проще репы, — тот почесал тем самым кулаком затылок. — Бандиты будут заняты разборками, государственная власть — наведением порядка, нарушенного этими разборками… Значит, некому помешать тому, кто захочет узурпировать третью власть — этот самый завод… Разве что…

— Разве что?

— Настоящие владельцы акций.

— Исключается.

— Почему?

— Политические персоны. Не будь на сегодняшний день войны банд, они бы «засветились». А так — нет. Потеря, конечно, ощутимая, но если их имена будут связаны с тем, что теперь началось в городе, потери окажутся покрупнее. Затаятся. А там — как фишка ляжет. Но… Но прежде прольется много крови, и, не исключено, нашей с вами.

— Димка уже кровь пролил, если не врешь, что он раненый в больнице, — мрачно заметил Ренат. — Да и Семен…

— Можем их навестить.

— Когда?

— Прямо сейчас.

— А ты… — Ренат снова стал подозрительным, — Ты-то как заинтересован в этом деле?

— Для бизнеса вредны крутые перемены. К тому же, я обиделся.

— На что?

— Место Старика предложили не мне…

— Тоже метишь в криминальные авторитеты?

— Так фишка ложится. Паша-мореход, конечно, правильный пацан, но… пацан.

— Но… как мы выйдем из тюрьмы?

— Открою вам, братаны, один секрет, — Адидас наклонился к ним, словно на самом деле собирался что-то сообщить по секрету.

— Куда, вы думаете, я дернул, когда ко мне пришли киллеры и заявили, что если я не поддержу кандидатуру их засранцев, мои мозги будут долго стирать с шелкографии?

— И куда ты дернул?

— К гражданину начальнику. Внутренних дел. Он и обеспечил мне круглосуточную охрану. Душевный командир. И недорого. Так что мой путь в тюрьму, как и на волю, туда и обратно предоплачен.

— Ну, выйдем мы отсюда, навестим ребят в больнице, а дальше что? — спросил Ренат, похожий в этот момент на слона в зоопарке. — Где документы из сейфа мы не знаем, мы их не брали, клянусь…

— Но ведь о том, что вы их не брали, тоже никто не знает.

— И что?

— После сообразим, — Адидас почесал грудь через спортивную куртку. — Одно знаю — если я не приму душ в ближайшие час — полтора…

Солнечный зайчик чувствовал себя полным хозяином. По стене он сполз на серую подушку со штампом медицинского учреждения, дотронулся до обритой макушки, некоторое время задержался у виска, будто собираясь сыграть в русскую рулетку, а потом лениво перевалил за бровь — и прямо в глаз.

Дима застонал и приподнял веки. Болело не простреленное плечо, болело все — и сердце, и легкие, и даже желудок — в общем, то, что называется ливером, определил собственное самочувствие Дима.

Ливерная колбаса — собачья радость. А чему тут радоваться? Лишь тому, что дешевая…

Рядом сидела медсестра и читала какие-то бумаги. Она не заметила, что он очнулся. Из-под белой шапочки у медсестры торчала туго заплетенная косичка.

Дима провел языком по потрескавшимся губам и решил, что стоит произнести:

— Сестра, пить…

Прозвучит смешно.

— Девушка, что вы читаете? — спросил он, на удивление себе слабеньким голоском.

Она встрепенулась, отбросила исписанные страницы на тумбочку и склонилась над ним.

Дима видел неясно, словно через забрызганное из-под колес лобовое стекло. Черты лица медсестры показались ему знакомыми.

— Дже… Джессика — ты? — уточнил он несколько неуверено.

— Меня Евгения зовут, — неожиданно серьезно поправила она.

— Можно — Женя. И — Женька, тоже можно…

— Постараюсь запомнить…

— Не строй из себя умирающего, — возмутилась она прежним тоном. — Пуля прошла навылет, кость не задета, ты даже на скрипке сыграть скоро сможешь.

— Надо же, а раньше не мог.

— Старый анекдот, я знала, что ты так ответишь.

— А что ты только что читала?

Она осторожно взяла с тумбочки рукопись и поднесла к его лицу так близко, что он вообще ничего не мог рассмотреть.

— Что это? — переспросил он.

— «Лестница».

— Какая еще лестница?

— Ты что, не помнишь, чего сам написал? Это же твой рассказ!

— Как тебе в руки попал мой рассказ?! — возмутился Дима.

— А я стащила. Стащила из твоей сумки, еще на привале в лесу.

— Зачем?

— Хотела выгодно перепродать, — она засмеялась. — А если честно, из любопытства.

— Любопытство кошку сгубило, — тихо сказал Дима.

— Какую такую кошку? У которой девять жизней. Мне бы и двух хватило.

— Ладно, — Дима вдруг расслабился, — Мне не жалко. Читай, а когда дочитаешь, выкини.

— Похоже, мои худшие подозрения подтвердились, — заметила Джессика.

— Чего тебе еще? — Диме захотелось снова отрубиться.

— Я вот читала и гадала: то ли ты романтик, то ли очень слабый человек. А теперь я вижу — ты слабый…

— Станешь слабым, когда тебя продырявят.

— А я надеялась, что ты — романтик…

— Я просто ошибся. — солнечный зайчик замер на его губах, вроде тоже прислушиваясь. — Всего один раз. Однажды в жизни был молодым и глупым, и вдруг решил, что могу сделать такое, чего — никто другой. И у меня получилось — получилось написать все это. Вместо того, чтобы зарабатывать кучи денег, делать детей, сажать деревья или строить дома, я сидел по ночам, пил водку и переводил свои мысли в буквочки… «Срезал», блин, дорогу к счастью.

— Обычно у писателей отвратительный почерк.

— Со временем я научился пользоваться пишущей машинкой, а вскоре и компьютером.

— Так в чем же твоя ошибка? — А все, что было главным, оказалось ерундой. Пойми, потрать я те же самые силы, время и здоровье на что-то другое, я бы… — тут он поднял руку и сжал пальцы, словно надавил на клизму — Я бы ЭТО — осязал… — и застонал от боли в простреленном плече. — А теперь каждая домохозяйка вместо того, чтобы управлять государством, становится писательницей, стоит ей только попробовать себя чисто в писании… И чисто читатель конкретно хавает, без базара, ведь это для лохов Страдивари скрипки делал, а для правильных пацанов — барабаны.

— А почему ты не стал делать барабаны?

— Я — неправильный пацан.

— Такой единственный? В смысле — уникальный? Может, тех, для кого скрипки делают, не так уж мало?

— Только они моих рассказов не читают, — Дима наигранно засмеялся.

— Я-то прочитала. Или тебе и этого мало?

— Дети бы росли, дома бы строились, а деревья плодоносили яблоками, а на худой конец сливами. И по ночам мне бы снились не ужасные морды, а осенний лес с опятами на каждом пне… И даже во сне я бы чувствовал запах прелых листьев.

— Тебе нужен Фрейд. Я знаю такого человека.

— Больно много ты знаешь для «плечевой». Включая Фрейда.

— Не все родились «плечевыми». Некоторые вынуждены были ими стать.

— Прости.

— Братан, заметано. Продолжай исповедоваться. Полегчает, как после поноса.

— Циничная ты девка. Циничная и кислая, как лимон. — А тебе хочется малинового варенья? Чтобы пропотеть?

— За что ты меня ненавидишь?

— Нытик. Нытик — это хуже всего. Ты — писатель, ты ведь приехал чтобы, как я слышала, заключить договор на постановку своей пьесы. Представь! Я — с шоферней всю оставшуюся жизнь. Сейчас, пока молодая, меня трахают. Чуть позже — начнут издеваться. А закончу я в канаве… А ты — ноешь тут… А твои произведения читают люди… И плачут… и смеются… Да при чем здесь я! Вспомни, с чего началось? Этого богатенького Трупина замочили. И что останется от его трупа после кремации?

— То же, что и от любого другого трупа.

— Дурак, после тебя останутся люди, которые прочитали то, что ты тут написал. Пусть даже ты написал полную ерунду.

— А после Трупина остались ценные бумаги, из-за которых нас сейчас гоняют, как зайца по полям. О-очень ценные бумаги. А моими книгами… давно уже, в лучшем случае… Хотя… Мне столько хотелось им всем рассказать…

— Больной, вам не стоит волноваться, — вдруг оборвала его Джессика официальным тоном. — Лучше я вам почитаю, а вы постарайтесь заснуть… — и взяла с тумбочки рукопись… — Я бы променяла ценные бумаги, вдруг бы они у меня оказались, на эту писанину.

— Домик у ручья, созрели вишни… — совсем неслышно, как в бреду, пробормотал Дима. — Семейная фотография в рамочке на столе… Новогодний салат оливье с «докторской» колбасой и домашние махровые тапочки, которые приносит старая толстая ротвейлерша. Грамота и Нобелевская премия мира в придачу. Автомат Калашникова, первый спутник, человек на Луне, атомная бомба в Хиросиме… Родоский Колос, пирамиды Хеопса… И триста лет граненому стакану.

— Ты предпочитаешь ванну с солью из Мертвого моря или просто ароматическую? — появившись из ванной комнаты, «Робин Гуд» потряс банкой с сиреневым порошком, которую обнаружил на полке.

— Что ты мне порекомендуешь?

С тех пор, как их «чудодейственно» выпустили из тюрьмы при содействии мужика в спортивном костюме по кличке Адидас, а после еще и поселили в гостинице, в номер «люкс», он стал необыкновенно возбужден и крайне предупредителен.

Может, на его поведение влияло еще и то, что в коридоре гостиницы, поочередно сменяясь, дежурили охранники.

— Служба собственной безопасности, — пояснил коридорный, проводив их до дверей «люкса».

— Собственной — в смысле чьей? — уточнил тогда Ренат.

— Вы — почетные гости хозяина, — пояснил коридорный. — Вам — полагается.

— Что же тогда хозяин предпочитает в тюрьме прятаться, а не за спинами собственной безопасности?

Коридорный ничего не ответил и даже не стал дожидаться чаевых.

— Так какая ванна лучше? — любопытствовал теперь «Робин Гуд». Мне бы хотелось успокаивающую, а не бодрящую…

— Какая, на хер, ванна! — взревел Ренат. — Ванна — шманна. Ребята, друзья мои загибаются, их спасать надо.

— Вы, татары, степные жители. Все равно, что бедуины. Вы мыться не любите. Поэтому ваши женщины бреют себе волосы на теле… — начал «Робин Гуд» и тут увидел занесенный кулак. — Да ладно тебе, — попытался утихомирить Рената, — все уже сделано. Корешей твоих на ноги поставят, Адидас пообещал, сам видишь, какие у него связи. Ты бери пример с меня, отдыхай, в ванне понежься, после — массажик… Я тут в телефонном справочнике видел список услуг — массажистка имеется. Я, например, тайский — ненавижу. На кассете видел, как у них это делается. На фиг надо меня сиськами мыльными щекотать… А после подумаем, как ситуацию разрулить. И если хорошо подумаем, умно подумаем, может, ни тебя, ни меня не убьют в результате. Включая друзей.

Сержант чувствовал себя йогом, перед взором которого течет мутная река. После того, как застрелили капитана Комарова, дядю Колю, а он, сержант, поклялся отомстить, и прошлое, как и будущее, перестали существовать, а собственная жизнь поимела смысла не больше, чем плывущее по воде перышко болотной птицы кулик.

Прежде всего он добрался до дома и переоделся. Сверяясь по часам, поужинал вместе с мамой. Он знал — прежде, чем его спохватятся, пройдет не менее часа. Пятьдесят минут, постановил он для себя.

— Сынуля, — мама была пьяная, но уже без синих гематом на лице.

После того, как бывший участковый взял их под опеку, ни одна мразь не рискнула бы прикоснуться к его матери.

— Сынуля, кушай…

Жареные овечьи кишки с картошкой и грибами были его вторым после фрикаделек любимым блюдом. Тут главное — чтобы кишки были свежие, а, значит, вовремя подсуетиться и собрать их на бойне. Ну и, конечно, промыть — без сноровки не получится. А как мать их вымачивала перед жаркой — это ее секрет. Грибы и картошку умели готовить все, а вот — кишки…

Сержант мог запросто взять мяса или колбасу в ближайшем магазине. Но кишки казались ему вкуснее, потому что они были вкусными уже в детстве… Впрочем, прошлого для него теперь не существовало. Как и фрикаделек.

— Сынуля, ты совсем не жрешь, — сказала мама. — У тебя будет рахит. Или язва.

— Мама, я пообедал на службе.

Табельный автомат он закопал возле дома, забросав свежую землю мусором. В штатском и с оружием он привлек бы к себе внимание.

Пароход на реке. Он знал — именно там находится ЗЛО.

То самое ЗЛО, которое он чувствовал с самого первого вздоха, с первого вздоха новорожденного с обмотанной вокруг горла пуповиной, после шлепка по младенческой заднице, произведенным пожилой акушеркой, очень чувствительного шлепка, чувствовал кожей — сначала сандалетами неопределенного цвета на постоянно рвущемся ремешке, после — надевая в школу старые, пахнущие ногами прежнего владельца «туристические» ботинки, потом — зная, сколько стоит магнитофон «Айва» (стерео, выносные колонки, автопоиск… и такой крутой!), а ему никогда не купить…

Империя ЗЛА. Именно оттуда пришли убийцы дяди Коли. А теперь он, безвестный сержант, решает, что ЗЛУ — тоже пора заканчивать…

Но как пробраться на пароход?

Можно, конечно, взять лодку. Любую лодку. Но ОНИ, там, ждут любую лодку.

А чего — не ждут? Не ждут — собственную лодку. Они не ждут, что кто-то проникнет на судно на их же катере. Решение созрело.

— Сынуля, а чаю? Чаю с земляничными листиками.

— Мать, слушай, — он обратился к ней настолько резко, что в глазах ее мелькнул забытый уже страх — страх, что сейчас ударят. — Мамуля, слушай внимательно. Сюда придут менты… мои коллеги, станут меня искать. Ты — ничего не знаешь. Вернее, говори, что знаешь. Пришел, переоделся… А потом ушел неизвестно куда. Кстати, у меня там лежит книга — Комментарии к Уголовному кодексу. Полистай. Среди страниц вырезано место, а в нем деньги. Это доллары, мама. Их можно поменять на рубли. Там немного, но хватит.

— Сынулька, ты че? Че натворил? — глаза ее, глаза некогда самой красивой девушки Нововладимира, глаза, которые всю прожитую жизнь не давали спокойно заснуть капитану Комарову, вдруг стали чистыми и ясными, как на выпускном балу. — Теперя, когда все наладилось?..

— Мам, не спрашивай.

— Сыну, не паникуй. Дядя Коля поможет…

— Нету дяди Коли. Убили капитана. Бандиты, мразь, они его убили, понимаешь, мама? Он вместе со мной тогда в театре был.

Пуля мне предназначалась, а он ее принял…

— И ты хочешь с ними поквитаться?

— Да.

— Ладно… — она вдруг засуетилась, встала, захлопала дверцами недавно купленной кухонной «стенки», пока не разыскала бутылку водки. Только налив пол стакана и выпив, смогла снова заговорить:

— Ты уже взрослый, решай сам…

И когда за сержантом захлопнулась дверь, произнесла, мутно глядя на стол с грязной посудой:

— Теперь у тебя точно нет отца…