"Последнее танго в Бруклине" - читать интересную книгу автора (Дуглас Кирк)

Глава VII

На часах в прихожей тренажерного зала было без пяти девять, когда прозвенел звонок, возвещая о приходе Милта, который, как всегда, задыхался и, обливаясь потом, проклинал Бена за то, что лифт опять не включен. Предшествующий клиент – он сейчас усердно приседает с гантелями – уйдет ровно в девять. Бен всегда работал только с одним клиентом. Пятнадцать минут интенсивной прокачки – больше, он был убежден, никому и не потребуется, чтобы чувствовать себя в форме, – и затем следующий. Милт много раз ему говорил, что разумнее организовать группы по пять человек, по десять, заниматься с ними не пятнадцать минут, а полчаса, тогда и денег станет больше, но Бен даже слушать об этом не хотел. У него своя методика, вот и весь разговор. А дипломатом он всегда был никудышним. Приходивших на осмотр он бесцеремонно ощупывал, прямо им указывая, где лишний жирок, и не деликатничал при этом. Милту от этой его прямоты доставалось чаще и больше всех. Сколько уж раз он слышал от Бена: «Милти, если ты не будешь выводить из организма все эти жиры, которые поглотил, кончишь тем, что вот тут у тебя будет висеть и здесь тоже, а вот в этом месте появится целый курдюк сала…»

– Послушай, Бен, я же не собираюсь в профессиональный футбол подаваться, – пробовал защитить свои привычки Милт.

– При чем тут футбол? Ты по телевизору видел Джона Мэддена? Он ведь играл за «Орлов», пока не стал тренировать «Объездчиков», помнишь, наверное. А теперь полюбуйся – сплошной комок жира, вот что он такое, а знаешь почему? Потому что, как ел бифштексы на завтрак, так и теперь ест, только раньше-то он энергию в игре расходовал, а теперь – приседай, приседай! – даже клип ему сделать трудно, расплылся совсем. Вот и ты таким скоро станешь, Милт.

– Так что ты хочешь, чтобы я Сару в обморок поверг, отказываясь от ее стряпни?

Тут Бен обычно вскидывал вверх руки, признавая поражение, и разговор прекращался, по крайней мере, до следующего визита. Милт знал: сегодня опять придется ему выслушивать все эти попреки. Он вздохнул, подошел к доске с вырезками – любопытно, какую Бен подобрал «пищу для размышлений», так это у него вроде бы называется. Ага, вот, пожалуйста: «Пешком, а не бегом», – заголовок подчеркнут красным карандашом. Милт достал очки, принялся читать – похоже, Бен сам это сочинил, очень уж в его духе. «Специалисты провели исследования, ясно доказывающие, что количество необходимых физических упражнений скорее невелико…» Дальше описывались результаты медицинского тестирования, выявившего, что большие физические нагрузки, к которым обычно прибегают в школах аэробики, тем более таких, где преподаватели не имеют достаточно опыта, серьезно угрожают здоровью, тогда как короткое, но насыщенное упражнение действительно оздоровляет организм, причем всякий риск при этом полностью исключен.

Милт еще дочитывал статью, когда распахнулись двери зала и появился занимавшийся до него. Милт с удивлением обнаружил, что на этот раз Бен работал не с каким-нибудь подсдавшим биржевиком из уолл-стритских, а с женщиной-толстухой, да что там, не толстуха даже, а просто бочка.

– Рад, что хоть кто-то из приходящих к тебе на вид еще хуже меня, – прокомментировал Милт, когда она спустилась на два пролета по лестнице.

– А ты разве ее прежде не встречал? Я с нею уже пять лет работаю.

Милт помотал головой.

– Читал вот статейку эту, которую ты вывесил, и совсем уж было с ней согласился, а поглядел на матрону эту… по-моему, всем твоим теориям грош цена.

– Ничего подобного. К твоему сведению, она уже сбросила восемьдесят фунтов.

– Быть не может. Сколько ж в ней всего было?

– Послушай, у нее в физическом смысле все нормально, а это – из-за эмоционального срыва. И я постараюсь его снять.

– Ужасно интересно, доктор Фрейд. – Милт взял две гантели по десять фунтов, начал делать наклоны. – Прилежно повторяешь Мэрион, а?

– Умник нашелся, тоже мне. Как будто ты не в курсе, что физическое и эмоциональное состояние – вещи взаимосвязанные.

– Не спорю, не спорю, – заторопился Милт, переходя к шведской стенке. – Мне самому пришлось напряжение долго снимать, когда я вернулся из Голливуда.

– Ты и сейчас, чуть что – сразу в истерику.

– Да брось ты, вот тебе бы повозиться с тем, что мне каждый день полной ложкой хлебать приходится. Хоть с этой историей про Дона и Доуни.

– Ах да, как там дела?

– Любую газету открой, и пожалуйста, во всю полосу: ДОН ДОЛБАНУЛ ДОУНИ. Съемки из-за нее пришлось прервать, значит, убытков на миллионы.

– Так он ее раскурочил, выходит?

– Могло быть и хуже, но все-таки: нос сломан, синяки, пока все не пройдет, ей высовываться ни за что нельзя. И вся группа сидит, ее дожидается.

– Побыстрее, Милт, побыстрее. – Знает он этот его трюк, лишь бы заболтать Бена и ничего толком не сделать. – Ноги повыше, повыше!

Милт будто и не слышал.

– Ты когда из дома своего выезжаешь?

– Завтра. Почти все уже сложено.

– Сара никогда тебе этого не простит. Так она все хорошо придумала насчет тебя и Бренды, а ты все испортил.

– У Бренды квартира и правда отличная.

– Может, по этому случаю еще передумаешь?

– Обязательно бы передумал, если бы Бренду оттуда выселить.

Милт с хохотом спустился по лесенке и вытер пот с лица.

– Не ленись, Милт, а приседания?

Милт, впрочем, не спешил к ним приступать.

– Как Мэрион к этому отнеслась?

– А я ей еще не сказал.

– Трусишь?

– Нет, просто случая не было.

– А когда представится-то? Когда ждать адского пламени?

– Слушай, тебе же сказано: приседания. И хватит с меня твоих замечаний многомудрых, – раздраженно оборвал его Бен. Уж очень чувствительные струны задевает этот Милт; вот и насчет Мэрион, вовсе он не жаждет с нею по этому поводу объясняться. – Скажу ей сегодня вечером: она заедет, поможет мне паковаться.


Ключ дрожал у него в руке и никак не попадал в замок. Надо же, ведь в самый последний раз открывает он свой дом, вернувшись с работы, последний раз входит в этот холл. Завтра явятся рабочие, все вынесут, отвезут на склад, а он захватит с собой только письменный стол, тумбочку под ночник и лампу.

Его встретила нежная музыка, ага, значит, Мэрион уже пришла. Странно, что он не заметил перед домом ее машину.

Мэрион была в столовой, тщательно заворачивала в бумагу фарфор, который Бетти собирала много лет. К нему она стояла спиной. Высокая – почти шесть футов, светлые волосы коротко острижены, как любят подростки. Издали ее можно было за юношу принять, за баскетболиста какого-нибудь. Жаль, что она родилась девочкой. Часто Бен задумывался, а что если бы у них был сын? И каждый раз приходило чувство вины. Мужчина – существо ужасно самовлюбленное, ему подавай точную копию его самого. И все равно жаль, что мальчика у них не было, уж, во всяком случае, он бы на Мэрион совсем не походил.

Она обернулась, слегка испуганная.

– Господи, отец, я и не слышала, как ты вошел.

– Мэрион, ты меня когда-то папой называла. Зачем теперь так официально – «отец»?

– Это же одно и то же, разве нет? – Она говорила ровным, бесстрастным тоном, словно с пациентом. – Отец – тот же папа, только он стал старше годами, и к нему надо относиться с должным уважением.

– Очень признателен за разъяснение. – Он сделал кислую мину, но все-таки подошел к ней и поцеловал в щеку – Ну что, нашла что-нибудь, что тебе в доме пригодится?

– Да, вот фарфор мамин. Твоя хозяйка, можешь быть уверен, его все равно не оценит. Она ведь, кажется, совсем молодая?

Стало быть, уже в курсе дела, Сара постаралась, надо думать. Он, не отвечая, прошел на кухню.

– Почему ты молчишь, это секрет какой-то, что ли? – она двинулась за ним следом.

Бену противно было осознавать, что его так быстро заставили оправдываться.

– Какие секреты? Тут просто не о чем говорить. Я там пробуду совсем недолго, месяца два, пока не подыщу себе сносное жилье.

– Она ведь вдвое тебя моложе, отец.

– Ты тоже, Мэрион, и есть даже моложе, чем вы обе.

Она пристально на него смотрела сквозь очки в металлической оправе. Не выносил он этот ее взгляд. Под ним он чувствовал себя как школьник, которого поймали в ту минуту, когда он запустил в учителя бумажным катышком.

– Хватит ерничать, Мэрион. Она моя хозяйка, а не любовница.

– Тогда почему ты мне о ней не хочешь ничего сказать?

– А зачем, за меня ведь Сара все сказала.

Она тяжело вздохнув махнула рукой и ушла в соседнюю комнату.

Бен плеснул себе клюквенного сока, уселся в кресло. Что такое случилось с Мэрион, когда все это произошло? Таким была веселым ребенком, никаких комплексов, залезала к ним с Бетти в постель, засыпала, обхватив ручонкой его большой палец. Иногда, подшучивая над ней, он высвобождался, и она, не просыпаясь, принималась ощупывать все вокруг в поисках исчезнувшей опоры.

Но с возрастом она становилась все более невыносимой, вечно такая хмурая, раздраженная – ни на Бетти не похожа, ни на него. «Ты уверена, что нам в больнице не подменили ребенка?» – не раз приставал он к жене, но Бетти только твердила, что девочка вся в него, пусть даже он этого и не замечает.

Может, Бетти была права, может, дочь и правда переняла все самые скверные черты его характера, доведя их до крайности. Он человек волевой, она – упрямая, он бывал пристрастным, она – нетерпимой, он, случалось, раздражался, она же просто уничтожала тех, кто ей неприятен, и не кулаками, а своим холодным интеллектом, который не раз использовала с беспощадностью и злобой.

Как он радовался, когда она подыскала себе мужа и уехала с ним в Нью-Джерси, – не надо было каждый день видеться, да к тому же Саймон служил превосходным буфером между отцом и дочерью. Но с мужем она прожила лишь семь лет, и детей у них не было, хотя, по уверениям Бетти, Мэрион о детях страстно мечтала. Что-то не сложилось, почему, хотел бы он знать?

С Саймоном она развелась сразу после смерти матери. Бен все гадал, не повлияла ли на ее решение тогдашняя эмоциональная встряска. А может, это была расплата за все то напряжение, которого от них потребовали годы, когда Бетти угасала? Мэрион ведь тоже живая, настрадалась, как и он.

На него вдруг нахлынула волна жалости к своему ребенку. Она ведь его дочь, и он ее любит. Только бы она почаще оставляла его в покое, избавила бы от этих своих каждодневных звонков, от наставлений. Видимо, так она старается облегчить его чувство утраты. Видимо, в себе она именно так это чувство и искоренила.

Насколько бы ей пришлось хуже, знай она, как тяжело умирала ее мать.


Альков в спальне Рихарда – он шутливо прозвал этот уголок своим офисом – стал для Эллен вторым домом, когда они принялись за окончательное редактирование. Из большого окна были видны река и лежавший за нею Манхэттен, захватывающая панорама небоскребов. Заходило солнце, ослепительно вспыхивали окна теснящихся громад, которые казались надгробиями каких-то гигантов, – целое кладбище великанов.

– Сколько ни смотрю, каждый раз поражаюсь, – сказала Эллен.

– Да? – Рихард перебирал свои заметки. – И правда, красиво, только за эту красоту со съемщиков лишние деньги берут.

Так оно и есть, однако Рихарда это непосредственно не касается. Квартиру, а вернее, номер в пансионе на Бруклин-хайтс оплачивала больница «Сент-Джозеф» (одна из надбавок к жалованью), и она же приобрела для него в прокате новенькую машину «мерседес бенц». Другие врачи терзались от зависти, да и было с чего. Но Тед Грабовски, который в больнице ведает персоналом, не дурак. Обычная пересадка сердца стоила четверть миллиона, пересадка с осложнениями – вдвое больше, так что на доход больницы присутствие доктора Вандерманна повлияло самым непосредственным образом.

– Ага, нашел, – сказал он, выхватывая листок из пачки, – ты готова?

«Внимание… марш!» – скомандовала она самой себе, держа на коленях портативный компьютер. Только так она могла работать, не слишком перенапрягая спину.

Рихард склонился к ней, придвинув поближе кресло, ноги устроил на письменном столе, закрыл глаза, начав диктовку:

– Именно в это время пятидесятилетний ученый, один из десяти ведущих специалистов в мире из числа генетиков, изучающий геномы… – глаза его приоткрылись, – пометь, что надо будет упомянуть две-три его работы.

– Сделано.

– …отец трех дочерей-подростков, – продолжал он, снова прикрыв веки, – начинает тяжело дышать и не в силах подняться с постели, так как его сердце практически отслужило свой срок и уже едва бьется. Объединенная система распределения трансплантируемых органов ставит этого пациента на одно из первых мест в своем списке ожидающих, так что ему будет предоставлено первое же пожертвованное сердце, отвечающее размерам тела и группе крови. Он ждет уже ровно месяц. Еще несколько недель, и средства стимуляции перестанут действовать. Пациент умрет.

– Ах Рихард, как это… как это драматично!

– Спасибо, – пробормотал он, не отрываясь от своих мыслей, и диктовка продолжалась: – Этот высокоодаренный ученый, труды которого представляют важность для всего человечества, покинет нас, тогда как останутся другие, являющиеся лишь бременем для общества. Вспомните, что тюрьмы Соединенных Штатов забиты преступниками, на совести которых чья-то загубленная ими жизнь, и не одна, но даже их казнь не принесет обществу никакой пользы. А если бы хоть кто-то из них пожертвовал свое сердце, он мог бы спасти достойного человека.

Эллен всхлипнула, заставив Рихарда опять открыть глаза.

– Ты потрясена, да?

– Но ведь и Кеворкян то же самое говорил, а его привлекли к суду.

– Что из того?

– Неужели ты не понимаешь, что такая логика сама предполагает всякие злоупотребления?

– Нельзя полагаться лишь на милость Божию, Эллен. – Его будто подбросило с кресла, и он принялся стремительно шагать из угла в угол. – Неужели ты не понимаешь? Я должен некоторые вещи назвать своими именами. – Когда он был чем-то недоволен, сразу начинал чувствоваться его австрийский акцент.

– Я понимаю, Рихард, я все понимаю. – Она на все была готова, только бы ему в ее присутствии было хорошо.

– Кому же приятно о таких вещах говорить! Но я должен.

– Книгу, уж не сомневайся, будут читать, и спорить о ней тоже будут. Ты прославишься… А чем больше о книге шумят, тем лучше она продается.

Гнев его прошел так же неожиданно, как и возник.

– Хорошо бы издатель тоже так думал, когда мы через месяц сдадим ему рукопись. Очень хочется, чтобы книга появилась до того, как соберется Совет директоров.

– А нового главного врача будут назначать на этом заседании Совета?

– Именно.

– Но ты же знаешь… они такие консерваторы, а если поднимется шум в газетах, тебе это может в их глазах навредить.

– Как раз наоборот. Обо мне узнают во всех больницах, отовсюду пойдут приглашения. Так что им придется дать мне эту должность, чтобы я не ушел.

– Мне нравится твоя уверенность в себе, очень нравится, – рассмеялась она.

Он пожал плечами.

– Просто констатирую факты. Я тут провел десять месяцев, и они на мне заработали двенадцать миллионов, даже больше. Какой еще врач может о себе такое сказать?

– Конечно, ты прав. Они все сделают, только бы тебя удержать.

Он широко улыбнулся, подмигнул, потом, обойдя кресло, приник к ней и стал целовать ее в шею. Движения его рук были выверенными, неспешными. «Понимаешь, Эллен, – пальцы его становились все настойчивее, – эта книга для меня очень важна во многих отношениях».

– Рихард, или прекрати, или секретарша объявляет тебе, что ей пора баиньки.

– Отлично, мы продолжим завтра утром.

Он развернул ее в крутящемся кресле, так что теперь они очутились лицом к лицу, и стал перед нею на колени, положив ладони на ее бедра:

– Эллен, ты мне так помогаешь, чем мне тебя отблагодарить?

– Я знаю чем, – она хихикнула.

– В самом деле? – Он смотрел на нее не отрываясь. – Кажется, я тоже. – И, притянув ее к себе, Рихард приподнял Эллен за локти и понес в спальню.